Элисон Скотч - Мелодия во мне

– Мне кажется, что картина совсем не подходит для этой комнаты. Она слишком унылая, – замечает Нелл, продолжая разглядывать полотно. – Подумать только! Нарисовать в тринадцать лет такой унылый пейзаж. Уму непостижимо! – Она тяжело вздыхает.

– Пусть пейзаж и унылый, зато он напоминает мне о том времени, когда все было по-другому, – не соглашается с ней Вес. – А потом все изменилось.

– Изменилось навсегда, – эхом вторит ему Нелл.

Он бросает на нее смятенный взгляд, но вдруг издает короткий смешок.

– Не совсем так, Нелли! Ты же вернулась. А значит, ничего нельзя изменить навсегда.

И она тоже смеется в ответ на его слова, словно старается убедить себя в том, что вот эта теория абсолютно верная. И нет ничего такого, что нельзя было бы переделать, и никого, кого нельзя было бы изменить. Она прислушивается к своему внутреннему голосу. Сейчас она доверяет ему полностью.

Господи! Опять я перепила. Второй бокал вина был то, что надо, а вот третий – явный перебор. Зато сейчас стены вокруг меня пляшут в разные стороны и потолок пошел волнами. Однако стоит задуматься! Как бы пьянство не вошло у меня в привычку. Так ведь можно очень легко, а главное – быстро скатиться в такую пропасть, из которой уже никогда не выкарабкаться наверх. Не берусь больше судить Андерсона за то, что он пытается заглушить свои эмоции спиртным и прибегает к этому снадобью всякий раз, когда чувствует, что нервы у него на пределе.

Сама комната тоже производит мрачное впечатление. Вся пропахла сухими ванильными палочками. Стены сплошь завешаны старыми фотографиями. Портреты людей, абсолютно мне незнакомых, сильно смахивают на картинки времен королевы Виктории, воспевающие смерть. В те времена художники часто рисовали с натуры уже умерших людей. Лежит себе человек в гробу, веки плотно смежены, лицо покрывает восковая бледность, а художник в это время запечатлевает его образ на холсте. Ложусь в постель, стараясь не обращать внимания на эти жуткие фотографии. Потом начинаю прикидывать, как бы я сама выглядела в гробу. И кто бы взялся нарисовать мой портрет уже мертвой? А ведь как художник нарисует меня, такой меня и запомнят потомки. Что за чушь, однако, лезет в голову!

Дом слишком велик для одного человека. Ведь Вес живет здесь один. После смерти матери он не сильно усердствовал по хозяйству. Все вокруг изрядно запущено. Приготавливая мне постель, он обронил мимоходом, что в то лето, когда я гостила здесь в последний раз, мы с Рори спали в этой же самой комнате. Такая вот связь времен получилась, заставившая меня лишний раз погрузиться мыслями в собственное прошлое и снова пройтись по спирали времени, но уже в обратном направлении. Натягиваю на голову подушку и пытаюсь вспомнить хоть что-то из тех далеких времен, отчаянно шепчу в ночь, понукая свою память. И конечно, все безрезультатно. Никаких воспоминаний.

Сбрасываю с себя одеяло и встаю с постели. Громко скрипят половицы под ногами, когда я спускаюсь по ступенькам лестницы вниз. На кухне все еще горит свет. Грязные бокалы так и остались стоять на столе. Я снимаю со спинки стула свой жакет, снова бросаю взгляд на картину и тяжело вздыхаю при мысли о том, какими беспросветно тяжелыми были мои тринадцать лет. Впрочем, разве только в тринадцать лет я была одинока? Элинор Ригби. Снежная королева. Мрачная тень одиночества следует за мной по пятам всю жизнь.

Прикусив губу, сосредоточенно думаю. Голова работает на удивление ясно. Наверняка под влиянием алкоголя. Одиночество. Каким же неподъемным для меня стало его бремя. Оно иссушило меня, высосало из меня все мои жизненные соки. Мне хочется отрезать от себя его зловещую тень, вычеркнуть само понятие одиночества из своей жизни, выбраться из кокона, в который оно меня загнало, чтобы увидеть другую жизнь, осознать наконец, что ведь можно жить и по-другому. Какие-то слабые попытки я уже предпринимала. Купила себе пару новых свитеров и новый диван… и даже берет. Но все это мелочи, витрина, так сказать. А вот более существенных, более глубинных перемен как не было, так и нет. Я разглядываю свой холст, а мысли продолжают крутиться в голове. Может, вся фишка не в том, что мы не меняемся, а в том, что мы не можем сбросить путы наследственности со своей судьбы. Нам не хватает мужества явить себя миру такими, какие мы есть, и одновременно с этим признать и понять, что не такие уж мы и симпатичные, как мы сами о себе думаем. А раскрыться по-настоящему, показать себя в полной мере человек может лишь одним способом: не прятать голову в песок, не искать спасения и защиты, а смело бросаться навстречу ветру, дующему тебе в лицо. Да, думаю я, наверное, другого способа нет. Наверное, и мне пора выступить с открытым забралом, броситься навстречу ветру, особенно сейчас, когда у меня за спиной есть Андерсон и Вес. Может, и у меня хватит мужества и силы.

Я еще раз вздыхаю и просовываю руки в рукава жакета. Мой ум устал от переваривания все этих грустных мыслей. Последние несколько месяцев он только тем и занимается, что переваривает, переваривает, переваривает… Пытаюсь дотянуться до выключателя и выключить свет. Прямо под самым носом блюдечко с отравой для насекомых. Еще немного, и приманка прямиком попала бы мне в рот.

Широко распахиваю входную дверь. Холодный воздух ударяет в лицо и приятно, словно целебный бальзам, холодит его. Я отпускаю руку и начинаю искать в темноте глазами скамейку под портиком.

– Привет! – Мужской голос окликает меня, и я даже подпрыгиваю на месте от неожиданности.

– Ну и напугали же вы меня. Так и до сердечного приступа недалеко, – пеняю я Андерсону. Мои глаза уже адаптировались к темноте, и я различаю его фигуру на скамейке.

– Не спится? – сочувственно интересуется он.

Я киваю в знак согласия.

– Мне тоже. Впрочем, как всегда.

Я плюхаюсь на скамейку рядом с ним и уютно сворачиваюсь калачиком, уткнув голову ему под мышку. Пахнет каким-то дорогим дезодорантом.

– Я немного перебрала, – честно признаюсь я ему.

– Зато я недобрал. Решил остановиться на одном бокале вина.

– Тогда у каждого из нас есть своя причина для бессонницы, – замечаю я, и мы оба смеемся.

Так мы сидим долго-долго, тесно прижавшись друг к другу, не замечая времени. Я слышу, как ровно бьется сердце в его груди. А может, он уже задремал? Или даже заснул крепким сном… Но в эту минуту я слышу тяжелый вздох, который срывается с его уст. Я поворачиваюсь к нему лицом и, даже не успев хорошенько подумать, что я делаю, ласково глажу его по щеке, а потом целую. Конечно, состояние опьянения – это мои рыцарские доспехи, моя королевская броня, которые защитят меня на тот случай, если я захочу забыть об этом эпизоде навсегда. Однако в этом состоянии все видишь совершенно в ином свете. Вдруг высвечиваются такие грани, которых раньше попросту не замечал. Первая реакция Андерсона – он удивлен. Но вот он расслабляется и входит во вкус. И хотя я точно знаю, что подобные манипуляции он проделывал много-много раз с десятками девушек и до меня, я закрываю глаза и притворяюсь, что для меня все происходящее – это поистине судьбоносный момент. Что все, что было до этого, – и крушение самолета, и измена мужа, и то, как искорежил мою жизнь отец, – все это странным образом вело меня и наконец привело вот к этому одному-единственному моменту, который может изменить абсолютно все. Я чувствую вкус каберне на его языке, ощущаю твердость его губ, делаю вид, что могу наслаждаться поцелуем вечно. Но в эту самую минуту он осторожно отодвигает меня от себя.