Людо Ондрейов - Юность разбойника

Усмехнулся печально так, жалобно. Кулаком надавил на живот.

Палё приподнял вязанку дров, попробовал на вес:

— Тяжелая! Много набираешь.

— Заставляют. — Рыжик поднял на него глаза. — Носи и носи — на всю зиму. А у меня живот болит. Недавно напился порченой воды из лужи… — Рыжик застонал, согнулся. — В ней живые волосы плавали, длинные — в целый метр. Сгребальщицы говорили, это «бандуры». А мне страсть пить хотелось. Наверное, они теперь у меня кишки жрут…

Скрючившись в три погибели, Рыжик вынул из кармана мелкие орешки.

— Буковые, — сказал он. — Нате, ешьте. — Дал ребятам по горсточке. — Только от них опьянеть можно. Как я недавно. Жую, жую, ни о чем не думаю. А потом меня будто подняло, на небо понесло. Схватился за траву, боюсь, оторвет! — Он криво улыбнулся. — Глупости! Это я от них опьянел.

Палё и Ергуш подсели к нему, стали грызть буковые орешки. А Рыжик рассказывал:

— Я, наверное, умру. Есть ничего не могу. Ни простые орешки, ни буковые. А ведь любил их. Ни кизил, ни рябина в глотку не лезут. А прошлый год только ими и кормился. Дома-то ничего не дают, только картошки чуть-чуть. Картошка сухая, подавиться можно. Ягоды боярышника тоже хороши. И шиповник, и терн, когда их морозцем прихватит… — Лицо у Рыжика скривилось, он опустил голову, застонал. — Ну, пора мне. Болит — сдохнуть можно…

Он встал, а выпрямиться не мог. Ребята помогли ему взвалить дрова на спину. И пошел Рыжик — медленно, скрюченный, прямо пополам согнулся. Ноги поджимал, шатался… Смотрели ему вслед Палё с Ергушем, задумались.

— Мачеха у него, — сказал Палё. — Самая злющая баба в деревне. Зимой из дому выгоняла, да ночью… Рыжик едва не замерз — босой-то, в одной рубашке! Ночевал за Катреной, на вербе. Нянё мне рассказывали.

Тут вдруг раздался мышиный писк. Мальчики бросились к Хвостику, но было поздно. Хвостик раскопал нору и пожрал всех мышей, старых и малых.

Ергуш отругал его, вытянул пастушьим кнутом. Ему-то нужны были живые мыши, а Хвостик не желал этого понять.

— Ергушко-о-о! — донеслось со стороны опушки.

Это звал Яно, вернувшийся с телегой. В руке он держал узелок — обед для Ергуша.

— Бежим! — сказал Ергуш. — Вместе поедим.

Побежали наперегонки, Хвостик вприскочку за ними.

Возы с сеном по второму разу повезли в деревню. Палё сказал Ергушу:

— Хочешь быть сильным — пей козье молоко, прямо из вымени. Нянё говорили, это для силы.

И, подхватив кнут, он стал сгонять коз. А козы убегали, как черти. Даже Хвостик помогал, и все равно ни одной не удалось поймать.

— Вон та, с большим выменем, наша. — Палё показал на бурую козу. — Вот бы добраться до нее!

Ергуш стал обходить козу, а Палё размахнулся, хлопнул кнутом — длинный кнут обвился вокруг шеи козы; Палё отдернул кнутовище, подбежал, поймал козу за заднюю ногу. Коза лягалась, вырывалась, волоча за собой Палё.

— Помогай! Держи! — кричал он.

Наконец схватили ее. Держали крепко, так, что она двинуться не могла. Палё подхватил ее за ноги, опрокинул на спину. Коза плакала, как ребенок.

— Соски у нее в навозе, — сказал Палё, — сосать нельзя!

Он раскрыл рот и, нацелив в него большой сосок, сильно стиснул его; молоко так и брызнуло струйкой. Коза дергалась, металась, молоко лилось на лицо, на рубаху Палё.

— Хватит из одного, — сказал он, — не то мама заметят. Теперь ты попробуй!

Ергуш открыл рот, Палё стиснул другой сосок, облил ему все лицо. Потом козу отпустили. Она встала на ноги и побежала к своим товаркам, рассыпая по дороге черные «орешки» — со страху, конечно.

Подкрепившись козьим молоком, ребята повалились на сено. Палё стал рассказывать о пастушеской жизни:

— Намаешься — сил нет. Овца потеряется — ищи! В прошлом годе паршивая Корнута ушла с ягненком. Искали мы ее с нянё — нет нигде! Больше двух недель пропадала! Потом слышим раз — гав! гав! — охотничьи собаки. Носятся по лесу то вверх, то вниз. Что такое? Выбегает тут из лесу овца с ягненком. Корнута! И шасть к стаду. А черные собачищи за ней, я их еле отогнал. Нянё говорили, Корнута уже одичала немного, дичью пахла, вот собаки за ней и гонялись.

— А мы пойдем косить на Блудов Верх, — сказал Ергуш. — Там у крестной Будачихи покосы, вчера говорили. Я буду воду носить косарям.

Палё встал, показал кнутовищем:

— Вон он где, Блудов Верх! По той стороне вверх, и еще выше. Отсюда не видать. Через лес пройти, и будешь на месте.

Он показывал на узкий луговой клин, врезавшийся в лес, — туда Ергуш заехал было на Пейо, который щекотки боится.

Солнце садилось, когда вернулся Яно с телегой. Он приехал один, без братьев, без Томаша.

— На один воз как раз нагрузили остатки, — сказал он.

Палё с Ергушем взялись помогать: укладывали, уминали сено. Яно подавал. Всадит вилы в сено, крякнет, подбросит на воз большую охапку. Ергуш и Палё равномерно распределяли сено в телеге, заполняли бока.

Забрать-то забрали все, да воз получился огромный, с дом. Яно очесал воз с боков, подгреб рассыпанные клочья, вскинул на воз и закричал:

— Айда!

Придавили сено жердиной, привязали ее к задку, цепями закрепили колеса. Яно наказал Ергушу:

— Иди за возом да примечай. Как покосится на одну сторону — беги на другую, хватайся за борт, перетягивай! Чтоб не перевернулся.

Сумерки собирались спуститься на землю. Они уже обволакивали луг, когда завизжали колеса и воз двинулся вниз. Яно держал вожжи, правил лошадьми. Ергуш шел за возом, смотрел, как он раскачивается. Хвостик, по обычаю своему, то вертелся у ног лошадей, то плелся вдоль заборов.

Палё со своими овцами шагал позади.

В деревню въехали возле погоста. Дорога здесь ровная, колеса катились легко. Вот Яно остановил коней, взобрался на воз спереди, Ергуш — по веревке — сзади. Палё со своим стадом прошел мимо, шляпой помахал Ергушу.

— Сегодня не будут разгружать, — сказал Яно. — Темно. А спать можем на возу.

Въехали во двор.

Хвостик побежал домой: боялся сердитого Казана. Распрягли лошадей, накормили, обиходили. Крестная накрыла ужин: галушки с брынзой, кислое молоко. Работники принялись за еду. Тишина стояла над столом, ели молча. Мягкая усталость ласковыми, приятными ладонями гладила тело. Давила книзу веки. Ах, шалунья! Легонько щекотала на пояснице, в плечах. Так и хотелось лечь, улыбнуться…

Яно встал, кивком позвал Ергуша. Они сбросили жердину с воза, залезли наверх, умостились рядышком. Дышали, чуть посвистывая носом, — как соловьи. Стали засыпать. Из-под полуприкрытых век Ергуш видел ночное небо. Звезды, казалось ему, пылали кострами. Зелеными, фиолетовыми. Красными и желтыми. Горели, как факелы.

Под яркими звездами звенел одинокий комар, пел на ушко ночи свою жалобную песенку. Рассказывал про обиду свою — так уж плохо живется ему на свете… Все тебя гонят, ни капли кровушки не дают… Беззз-жжаа-лостные…