Гийом Мюссо - Девушка и ночь

Песня закончилась. Винка надела солнцезащитные очки «Рэй-Бэн», втянула через соломинку глоток колы и подмигнула мне из-за цветных стекол. Ее образ поблек, а потом и вовсе пропал, подведя черту под нашим чудесным отступлением.

Мы уже не томились под беспечным зноем лета 1992 года. Я остался один-одинешенек, мне было грустно и с трудом дышалось после погони за химерами утраченной юности. Я не видел Винку вот уже двадцать пять лет.

Впрочем, ее вообще никто не видел вот уже двадцать пять лет.

В воскресенье 20 декабря 1992 года Винка Рокуэлл, девятнадцати лет, сбежала в Париж вместе с Алексисом Клеманом, двадцатисемилетним преподавателем философии, с которым она поддерживала тайную связь. Последний раз их вдвоем видели на следующее утро в гостинице Седьмого округа, возле базилики Святой Клотильды. Потом все следы их пребывания в столице были потеряны. С тех пор они больше не объявлялись и не связывались ни с друзьями, ни с родными. Они буквально испарились.

Такова официальная версия.

Я достал из кармана статью из «Нис-Матен», которую перечитывал уже раз сто. За внешней обыденностью в ней скрывались сведения, повлекшие за собой драматические последствия, которые ставили под сомнение то, что все уже знали об этом деле. Сегодня принято уповать на правду и открытость , но правда на поверку редко бывает таковой – и в этом конкретном случае она не сулила ни умиротворения, ни безутешной скорби, ни истинной справедливости. Правда обещала только беду, погоню и клевету.

– О, простите, мсье!

Проносясь между столами, неловкий лицеист задел рюкзачком стакан с колой, но я, мгновенно среагировав, подхватил его, не дав разбиться вдребезги. Потом сгреб в кучу салфетки и вытер стол, но колой залило мне брюки. Я прошел через кафе к туалетам. Мне понадобилось добрых пять минут, чтобы оттереть все пятна, и еще столько же времени, чтобы просушить брюки. Лучше было вообще не ходить на встречу бывших учеников, не то все подумают, что я обмочился.

Вслед за тем я вернулся на свое место за пиджаком, висевшим на спинке стула. Глянув на стол, я почувствовал, как у меня заколотилось сердце. В мое отсутствие кто-то сложил вдвое ксерокопию статьи и положил сверху солнцезащитные очки. «Рэй-Бэн Клабмастер» с цветными стеклами. Кто же сыграл со мной эту злую шутку? Я огляделся кругом. Дино болтал с каким-то типом возле бензоколонок, а Ханна поливала герани на другой стороне террасы. Кроме троих уборщиков, коротавших рабочий перерыв за барной стойкой, среди посетителей кафе было несколько лицеистов – они сидели, уткнувшись в свои «Макбуки» или мобильные телефоны.

Черт!..

Пришлось потрогать очки руками – только так я убедился, что они мне не привиделись. Подняв их, я заметил на газетной вырезке пометку. Короткое слово, выведенное аккуратным округлым почерком:

Месть .

«Раскрась в черное», «Без сюрпризов», «Одна…»

При въезде на территорию кампуса школьная рок-группа встречала гостей назойливыми перепевами из Stones, Radiohead и U2. Музыка – душераздирающая и вместе с тем заводная – сопровождала вас до самого центра лицея, Каштановой площади, где должны были состояться утренние торжества.

«София-Антиполис», который еще нередко называли французской Кремниевой долиной, располагался на стыке нескольких коммун (включая Антиб и Вальбонн) и представлял собой зеленую сокровищницу посреди закатанного в бетон Лазурного Берега. Тысячи новоиспеченных технологических компаний и крупных групп, занятых в наукоемких отраслях, разместились на двух тысячах гектаров поросшей сосняком земли. У этого уголка имелись все преимущества, чтобы привлекать научные кадры со всего света: солнце, сияющее три четверти года, море и альпийские горнолыжные курорты под боком, спортивные сооружения, прекрасные международные школы, включая передовой лицей Сент-Экзюпери, вершину образовательной пирамиды Приморских Альп. Учреждение, куда всякий родитель мечтал однажды записать свое чадо, свято веря в девиз школы: Scientia potestas est [14].

Я миновал будку охранника и двинулся дальше вдоль административного и преподавательского корпусов. Нынешние здания учебного центра, построенные в середине 1960-х годов, начали ветшать, однако в целом комплекс сохранился в превосходном состоянии. Архитектор, разработавший его проект, толково и выгодно использовал уникальный природный ландшафт плато Вальбонн. Этим субботним утром воздух был теплым и небо отливало густой синевой. Между сосняком и пустошью, между скальными отвесами и бугрящимся взгорьем приютились кубы и параллелепипеды из стали, стекла и бетона, гармонично вписавшиеся в здешний холмистый ландшафт. В низине, вокруг широкого, наполовину скрытого за деревьями озера, стояли невысокие трехэтажные пестрые строения. Это были корпуса интерната, и каждый из них носил имя какой-нибудь знаменитости, некогда посетившей Лазурный Берег: Пабло Пикассо, Марка Шагала, Никола де Сталя, Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, Сиднея Беше [15], Грэма Грина…

В возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет в казенной квартире вместе с родителями жил здесь и я. Воспоминания о тех временах все еще были живы. Особенно хорошо запомнился мне восторг, который я испытывал каждое утро, когда просыпался и глядел на сосновую рощу. Из моей комнаты открывался тот же потрясающий вид, которым я любовался и сегодня: сверкающая гладь озера с деревянной плавучей пристанью и лодочными ангарами. Мне, прожившему два десятка лет в Нью-Йорке, в конце концов стало ясно, что яркую небесную синеву Манхэттена я предпочитаю пению мистраля и цикад, а энергию Бруклина и Гарлема – благоуханию эвкалиптов и лаванды. « Но положа руку на сердце, так ли это на самом деле?» – размышлял я, огибая Агору (стеклянный корпус, возведенный в самом начале 90-х вокруг библиотеки, где находилось несколько амфитеатров и кинозал). Затем я вышел к историческим учебным корпусам – постройкам из красного кирпича в готическом стиле, напоминавшим с виду некоторые американские университеты. Эти корпуса порядком устарели и стали выбиваться из общего архитектурного ансамбля, хотя они по-прежнему составляли гордость Сент-Экза, придавая этому учебному заведению налет лоска, свойственного Лиге плюща [16], и вызывали не меньшее чувство гордости у родителей, мечтавших определить своих отпрысков на учебу в местный Гарвард.

– Ну что, Тома Дегале, ищем вдохновение для будущего романа?

Услышав сзади голос, я резко повернулся кругом – и увидел смеющееся лицо Стефана Пьянелли. Длинные волосы, мушкетерская бородка клинышком, круглые очки а-ля Джон Леннон, сумка на ремне через плечо – корреспондент «Нис-Матен» выглядел так же нелепо, как и в лицейские годы. Единственной уступкой требованиям времени с его стороны была тенниска под репортерским жилетом, украшенная знаменитой буквой φ – эмблемой крайне левой партии «Непокоренная Франция».