Гийом Мюссо - Девушка и ночь

Я отошел от главной сцены и пристроился на верхней ступеньке широкой, вылизанной до блеска бетонной лестницы, обрамлявшей часть площади наподобие амфитеатра. Я нацепил солнцезащитные очки и со стороны – с высоты моего наблюдательного поста – стал с любопытством разглядывать своих бывших однокашников.

Они обменивались поздравлениями, хлопали друг друга по спине, обнимались, хвастались лучшими фотографиями своих чад – малышей и подростков, – обменивались адресами, телефонными номерами, френдились в социальных сетях. Пьянелли не ошибся: я был чужд всего этого. А притворяться другим не мог. Во-первых, потому, что я ни капли не скучал по лицейским годам. Во-вторых, потому, что по натуре своей я одиночка, который привык таскать в кармане книжку, но так и не удосужился обзавестись учетной записью в «Фейсбуке». Эдакий затворник, не очень-то приспособившийся к эпохе поборников кнопки «лайк». Ну и, наконец, потому, что быстротечное время совсем меня не пугало. Я не впал в уныние, когда отметил свое сорокалетие и когда у меня побелели виски. Сказать по чести, мне даже не терпелось постареть, потому как это означало отдалиться от прошлого, не имеющего ничего общего с потерянным раем, но казавшегося мне эпицентром драмы, от которой я убегал всю свою жизнь.

Первый вывод, к которому я пришел, наблюдая за бывшими однокашниками, заключался в следующем: большинство из них, тех, кто разъехался по разным городам и весям, жили в достатке, и первой их заботой было не перебрать в весе. Зато их не миновал главный бич, разящий особей мужского пола, – облысение. Правда, Никола Дюбуа? Ему явно не повезло с трансплантатами. А вот Александр Мюска тщился спрятать свою лысину под длиннющей прядью, переброшенной через макушку. Что же до Ромена Русселя, он предпочел кардинальный выход – бриться наголо.

Мне было приятно думать, что память меня, на удивление, не подвела: всех своих сверстников я помнил очень хорошо и каждого мог назвать по имени. Издалека они являли собой забавное зрелище. И даже в некоторой степени очаровательное, поскольку некоторых это торжество наполняло чувством реванша за прошлое. Взять хотя бы Манон Агостини. В лицейские годы робкая дурнушка, она превратилась в красавицу, вполне уверенную в себе. Та же метаморфоза произошла и с Кристофом Мирковичем. В прошлом сущий ботан , хотя в то время так еще не говорили, теперь он совсем не походил на того мордастого, прыщавого козла отпущения, который мне запомнился, и я был очень рад за него. Как заправский американец, он кичился своими успехами, нахваливал свою «Тэслу» [19]и болтал по-английски с подружкой, которая выглядела моложе него лет на двадцать и на которую пялились все кому не лень.

А вот Эрика Лафитта время не пощадило. Он мне запомнился как живое воплощение полубога, своего рода чернявого ангела – Алена Делона в фильме «На ярком солнце» [20]. Некогда неотразимый Эрик успел превратиться в скучного обрюзгшего, рябого дядюшку, больше напоминавшего Гомера Симпсона [21], чем героя фильма «Рокко и его братья» [22].

Кати и Эрве Лесаж явились, держась за руки. Они были выпускниками предпоследнего класса и поженились в конце учебы. Кати (такое уменьшительно-ласкательное прозвище она получила от своего мужа) на самом деле звали Катрин Лано. Мне запомнились ее обворожительные ножки – они у нее, конечно, всегда были такие, даже когда она вылезала из мини-юбки и облачалась в дамский брючный костюм, – и безупречный английский, самый что ни на есть литературный, который она не успела позабыть. Я частенько задумывался: и как только такая девушка могла влюбиться в Эрве Лесажа. Ведь Эрве, по кличке Реджи – он заполучил ее еще в золотые времена телепрограммы «Никакие» с их набившим оскомину Придурком Реджи [23], – внешне ничем особенным не выделялся и к тому же был полный кретин: говорил он всегда невпопад, учителей изводил несуразными вопросами и, главное, как будто совершенно не замечал, что его подружка была на сотню голов выше его. Прошло добрых четверть века, а Реджи в своей замшевой куртке и с довольной рожей выглядел все таким же придурковатым. Хлеще того, на голове его красовалась бейсболка с логотипом PSG [24]. Без комментариев .

Что же касается прикида, кому-кому, а Фабрису Фоконнье в этом смысле не было равных. Фокон, будучи линейным пилотом «Эр-Франс», щеголял своей командирской формой. Я смотрел, как он торжественно вышагивает меж белокурых головок, высоких каблучков и неестественно высоких грудей. Бывший красавчик явно следил за собой – впрочем, хоть он и сохранил спортивную стать, волосы его тронула седина, а цепким взором и явной кичливостью он больше напоминал носителя титула «старый ловелас». Несколько лет назад я столкнулся с ним на борту самолета местных авиалиний. Фабрис решил побаловать меня, как какого-нибудь пятилетнего малыша, и пригласил к себе в кабину – посмотреть, как он будет совершать посадку…

– Вот те на! Он залюбовался на милашку Фокона!

Фанни Брахими, подмигнув, заключила меня в жаркие объятья. Она тоже здорово изменилась. Эта маленькая ясноглазая, коротко стриженная блондинка кабильского происхождения как будто прибавила в росте благодаря изящным туфлям-лодочкам на высоком каблуке, а облегающие джинсы ее явно стройнили. Сквозь разрез блузки с двумя расстегнутыми пуговицами проглядывала грудь. А спортивного покроя плащ, перетянутый поясом, казалось, удлинял ее фигуру. В другой жизни я знал ее как фанатку гранжа [25]– она вечно таскалась в тертых кожаных «мартенсах», бесформенных клетчатых рубахах, штопаных кардиганах и драных джинсах «501».

Фанни оказалась шустрее меня – ей удалось где-то раздобыть бокал шампанского.

– А вот до попкорна я так и не добралась, – сказала она, подсаживаясь ко мне на ступеньку, как будто собираясь смотреть на пару со мной продолжение кинофильма.

Как и в былые лицейские времена, на шее у нее болтался фотоаппарат «Лейка-М», и она тут же принялась фотографировать толпу.

Я знал Фанни целую вечность. Мы с ней и Максимом учились вместе в начальной школе в районе Ла-Фонтон – той самой, которую еще называли «старой школой» благодаря ее красивым зданиям времен Третьей республики [26], в отличие от сборных корпусов Рене-Кассена, которую открыли в Антибе позже. В отрочестве Фанни была мне близкой подругой, а в коллеже и третьем классе стала первой моей девушкой, и мы уже гуляли вдвоем. Как-то вечером в субботу мы пошли с ней на «Человека дождя», а после кино, когда возвращались на автобусе в Ла-Фонтон с наушниками от моего плеера у меня и у нее в ушах, несколько раз неловко поцеловались. Раза четыре или пять – между «Потому что ты уходишь» [27]и «Лишь бы они были красивыми» [28]. Мы гуляли так, вдвоем, до предпоследнего класса, а потом отдалились, хотя и остались друзьями. Она сблизилась со зрелыми и раскованными девицами, которые начиная с выпускного класса спали с мальчишками направо и налево, ни к кому из них не привязываясь. Для Сент-Экза это было в диковину, и многие ее осуждали. А я ее всегда уважал, поскольку она казалась мне своеобразным воплощением свободы. Фанни дружила и с Винкой, очаровательной отличницей, и за это я ее ценил. Потом она выучилась на врача и стала много разъезжать, занимаясь военной медициной и участвуя во всякого рода гуманитарных миссиях. Я снова увиделся с ней случайно несколько лет назад в одной из гостиниц Бейрута, куда меня пригласили как участника Салона французской книги, и тогда она призналась, что собирается вернуться во Францию.