Гийом Мюссо - Девушка и ночь

– Видел наших учителей? – спросила она.

Я кивнул, подбородком показав на месье Н’Донга, Леманна и мадам Фонтана, преподававших нам соответственно математику, физику и естествознание.

– Миленькая компания садистов, – отозвалась Фанни, щелкнув их фотоаппаратом.

– Тут уж мне крыть нечем. Ты работаешь в Антибе?

Она покачала головой:

– Я уже два года вкалываю в кардиологическом отделении при больнице в Ла-Фонтоне. Пользую твою матушку. Разве она тебе не говорила?

По моему молчанию она поняла, что я не в курсе.

– Она наблюдается после микроинфаркта, но с ней все хорошо, – заверила Фанни.

Я был удивлен.

– У меня с матерью не все так просто, – сказал я, чтобы поменять тему.

– Так говорят все мальчишки, да? – спросила она, не собираясь, впрочем, выяснять подробности.

Тут Фанни показала пальцем еще на одну училку, воскликнув:

– А вот она была классная!

Я узнал ее не сразу. Мадемуазель Девилль преподавала английскую литературу в подготовительных классах.

– Она и сейчас хоть куда! – доверительно заметила Фанни. – Ну вылитая Кэтрин Зета-Джонс [29].

Мадемуазель Девилль, ростом под метр восемьдесят, с длинными жесткими, точно солома, волосами до плеч, была на высоких каблуках, в кожаных брюках и куртке без воротника. Тонкая и стройная, она выглядела моложе некоторых своих учеников. Сколько же ей было лет, когда она только пришла в Сент-Экз? Двадцать пять? От силы тридцать. Поскольку в ту пору я учился в подготовительном научном классе, она у меня никогда не преподавала, зато те, кто у нее учился, превозносили ее до небес, особенно некоторые мальчишки, смотревшие на нее как на богиню.

Мы с Фанни еще несколько минут наблюдали за бывшими нашими однокашниками, предаваясь воспоминаниям. Я понял, почему всегда так ценил эту девушку: от нее исходило что-то вроде позитивной энергии. К тому же она обладала чувством юмора, что ее совсем не портило. И все же поначалу в жизни ей приходилось нелегко. Мать Фанни, миловидная блондинка с матовой кожей и мягким и в то же время убийственным взглядом, работала в Каннах – продавщицей в магазине одежды на бульваре Круазетт. Когда мы учились в первом классе начальной школы, она бросила мужа с тремя детьми и вместе со своим хозяином подалась в Южную Америку. И Фанни, до того как ее приняли в интернат при Сент-Экзе, прожила десять лет с отцом, которого парализовало после несчастного случая на стройке, где он работал. Вместе с двумя старшими братьями – по правде говоря, ни тот, ни другой большим умом не отличались – она жила в ветхом дешевеньком доме. Такое жилье не принадлежало к числу главных туристических достопримечательностей, значащихся в туристических справочниках городка Антиб-Жуан-ле-Пен.

Фанни отпустила еще пару-тройку колкостей, легких, но забавных (вроде «А Этьенн Лабитт как был медным лбом, таким и остался»), и взглянула на меня со странной улыбкой.

– Жизнь перераспределила некоторые роли, а ты все такой же. – Она поймала меня в объектив «Лейки» и, щелкнув ею, продолжала свою тираду: – Круглый отличник, элегантный, опрятный, в красивой фланелевой куртке и небесно-голубой сорочке.

– В твоих устах это, понятно, звучит не как комплимент.

– Ошибаешься.

– Девчонки любят только негодных мальчишек , разве нет?

– В шестнадцать лет – да. А в сорок – нет!

Я пожал плечами, прищурился и приложил руку козырьком к глазам, защищаясь от солнца.

– Кого высматриваешь?

– Максима.

– Нашего будущего депутата? Мы курили с ним возле спортивного корпуса, где должен состояться наш вечер встречи выпускников. Похоже, он туда не собирается. Черт, а ты видел эту пьянчугу – Оду Паради? Совсем опустилась, бедняга. Тома, у тебя точно нет попкорна? Я могла бы сидеть здесь часами. Это кино будет не хуже «Игры престолов»!

Тут она заметила, как двое рабочих принялись устанавливать небольшой помост с микрофоном, и веселья у нее мигом поубавилось.

– Sorry [30], мне уже не до официальных речей, – объявила она, вставая.

С другой стороны амфитеатра Стефан Пьянелли увлеченно беседовал с супрефектом и записывал что-то в блокнот. Перехватив мой взгляд, он помахал мне, что, верно, означало «Никуда не уходи, сейчас подойду».

Фанни смахнула с джинсов пыль и со свойственной ей привычкой отпустила последнюю колкость:

– Знаешь что? А ведь ты, пожалуй, один из немногих парней на этой площади, с которым я так и не переспала.

Я хотел сказать в ответ что-нибудь остроумное, но ничего такого мне в голову не приходило, потому что в ее словах не было ничего смешного. Они были грустными и совершенно неуместными.

– В своем время ты молился на Винку, – припомнила она.

– Так и есть, – согласился я. – Ведь я был в нее влюблен. Почти как все, кто здесь присутствует, верно?

– Да, только ты всегда ее идеализировал.

Я вздохнул. После того как Винка пропала, а потом выяснилось про ее романтическую историю с одним из преподавателей лицея, поползли слухи и сплетни, в которых ее выставляли эдакой Лорой Палмер [31]с Лазурного Берега. Героиней «Твин Пикса» с родины Паньоля [32].

– Фанни, давай не будем развивать эту тему.

– Как скажешь. Конечно, прятать голову в песок куда легче. Living is easy with eyes closed [33], как поется в одной песне.

Она засунула фотоаппарат в сумку, глянула на часы и передала мне наполовину полный бокал с шампанским.

– На работу опаздываю. Не надо было пить эту штуковину. С вечера заступаю на дежурство. До скорого, Тома!

Директриса затянула длинную, нудную речь, как истинная представительница руководящих кадров в системе национального образования и непревзойденная мастерица своего дела. Мадам Гирар прибыла из парижского округа и свою нынешнюю должность занимала лишь с недавних пор. О лицее она знала только по книгам и говорила избитыми фразами заправского технократа. Слушая ее, я думал: почему здесь нет моих родителей? Их непременно нужно было пригласить как бывшее лицейское начальство. Я тщетно искал их глазами в толпе и недоумевал, где же они?

Завершив тираду про «универсальные ценности – терпимость, равенство возможностей и диалог между культурами, – которые неизменно отстаивало наше учебное заведение», директриса взялась поименно перечислять всех знаменитостей, некогда удостоивших своим посещением наш лицей. Среди десятка перечисленных был и я. Когда под гром аплодисментов произнесли мое имя, несколько присутствующих обратили на меня взгляды. Я выдавил из себя несколько смущенную улыбку и едва заметно кивнул в знак благодарности.

– Ну вот, художник, и тебя вывели на чистую воду, – заметил Стефан Пьянелли, подсаживаясь ко мне. – Жди, через пару минут народ повалит к тебе за автографами. А после забросает вопросами: тявкает ли псина Мишеля Друкера [34]в перерывах между съемками и правда ли, что Анна-София Лапикс [35]выглядит очаровашкой и при выключенных камерах.