Михаил Аранов - Баржа смерти

– Смотри, вон под деревом человек стоит, так истово молится. Похоже, что знакомый.

Катя всматривается в молящегося.

– Давай подойдём к нему, – Катя берёт под руку Константина Ивановича. И они направляются к стенам церкви. Уже видно, что это старик. Убогое и потрёпанное одеяние на нём. И он замечает, что пара незнакомцев заинтересовалась его персоной. И сам подходит к ним. Говорит с вызовом: «Ну, зовите милицию. Скажите, что я провожу нелегальные религиозные обряды…» На мгновение будто споткнулся, Взгляд его впился на Катином лице.

– Катенька, девочка. Катерина Петровна, – проговорил он потерянно.

– Каарл Францевич, – Катя смущённо разглядывает старика. Одежонка нищенская. Красные, изъеденные трахомой глаза, слезятся. Тот самый – первый директор школы в Гаврилов-Яме.

– Каарл Францевич. Вы ли это? – повторяет Катя.

– Катерина Петровна. Вот и свиделись. Да это я, Валтонен-Живчик.

Каарл Францевич переводит взгляд на Константина Ивановича, – а вот Вас и не узнать. Где Ваши роскошные бакенбарды?

Легкая улыбка мелькнула на лице Валтонена. И тут же погасла. Он тяжело вздохнул и проговорил со стоном:

– Я зеркала боюсь. Смотреть на себя тошно. Помнишь, Катенька, Перегуду? Мерзавец первостатейный. С его подачи всё началось. Сначала пять лет, Катенька. Отсидел, как положено. Думал, человеческая жизнь началась. Спрятался в селе Великом. Знаешь, что рядом с Гаврилов-Ямом. Один – ни жены, ни детей, – слёзы текут по худым щекам. Вытирает грязным платком, – Вы уж простите меня, Катенька… Слезлив стал, как барышня…

Константин Иванович осторожно берёт Валтонена за руку:

– Каарл Францевич, как же Вы молитесь у здания церкви, которую превратили в прачечную?

– Константин Иванович, это же намоленное место. Бог простит заблудших. Сегодня прачечная, а завтра Божий храм воздвигнут.

Константин Иванович молча смотрит на Валтонена: нищие телом, богатые духом. Праведники. Нет, ещё им не время. Но придёт и для них пора. Право, странные мысли лезут в голову. Не ко времени.

– Может, пройдём в какое-нибудь кафе. Что нам на морозе стоять, осторожно говорит Константин Иванович.

– Может, может. Но кафе мне заказано. А вот столовая. Уж извините. Грязновата и убога. Но там ко мне привыкли, – слабо улыбается Каарл Францевич.

Шли долго. Валтонен вроде даже распрямился. И шагает бодро. И Катю поддерживает под локоток. Что-то рассказывает ей уже не грустное. Катя улыбается, оглядывается на мужа, который слегка приотстал. «Вот уж точно, Живчик», – улыбнулся сам себе Константин Иванович. Наконец, дошли до невзрачного трёхэтажного здания. Остановились перед обшарпанной дверью: «Заводская столовая номер три».

Времени было около пяти. Время не обеденное. Столовая была пуста. Сели в дальний угол. Подошла официантка. Улыбнулась Валтанену, как старому знакомому. С интересом взглянула на Константина Ивановича, неприязненно на Катю. Константин Иванович без труда прочёл на её лице: «Тоже мне фифа». Это про Катю. Катя посмотрела презрительно, как это она умеет, на официантку, сказала: «Меню, пожалуйста». И тут же услышала возмущённый крик: «Какое меню, какое меню. На первое кислые щи с говядиной. На второе котлеты с макаронами. На третье компот из сухофруктов, – жалостливо посмотрела на Валтонена, – Карл Францевич, что они себе понимают. Будто в ресторан пришли какой-нибудь».

– Наталия, сколько тебе надо говорить: не Карл, а Каарл. Карл у нас только Маркс. Его портрет у вашего директора в кабинете.

Константин Иванович наклоняется к Валтонену: «Может водочки за встречу?» «Я больше пятидесяти грамм не осилю», – шепчет Валтонен.

Катя строго взглянула на официантку:

– Три вторых без компота из сухофруктов. Двести водки «Московской» и сто грамм красного вина.

– Водка только «Ленинградская» и вино плодово-ягодное, – бойко проговорила вдруг подобревшая официантка.

Катя взглянула на Каарла Валтонена. Тот развёл руками, давая понять: ничего не попишешь.

Катя бросила суровый взгляд на официантку:

– Давайте, что есть и счёт сразу. Мы торопимся.

– Катенька, здесь ничего быстро не бывает, – говорит Валтонен.

Катя понимающе улыбается.

После минутного молчания Каарл Францевич продолжает свой печальный рассказ:

– Нет, опять нашли: «А ну, рассказывайте о своей контрреволюционной деятельности, но учтите, нам все известно. Вы арестованы как участник контрреволюционной организации. Признаёте себя виновным?» А в чем признаваться? Перебитыми руками подписал протокол, не читая. Я уже смирился. Бросят меня в овраг с такими же доходягами, как я. Забросают землёй со снегом. И креста на могиле не поставят. В тюрьме, да на каторге люди к Богу приходят. Вот молитва моя и дошла до Всевышнего. Спасибо Лаврентию Павловичу Берия. Амнистия вышла. Четыре года не досидел до десятки. Слышал, что злодей этот, что меня мучил, Ершов, расстрелян. И Перегуда с ним на тот свет отправлен».

Катя совсем недавно читала в газетах об этом Ярославском деле: «В январе 1938 г. первый секретарь Ярославского обкома партии Н. Н. Зимин был разоблачен, как «старый немецкий шпион, диверсант и двурушник», который сознательно уничтожал партийные кадры». Н. Н. Зимин был расстрелян. Вместе с ним был расстрелян и начальник Ярославского Управления НКВД А. М. Ершов.

– Так Вас оправдали? – воскликнула Катя. Испуганно оглянулась. Столовая была пуста. Лишь официантка выглянула из кухни. Пахнуло подгоревшим маслом. «Ещё придется подождать», – пропела она.

Каарл Францевич печально улыбнулся:

– Оправдывают, если реабилитация. Снимают обвинения. А тут амнистия. Пятно «враг народа» теперь до конца жизни.

– А школа?

– Какая школа. К детям меня на версту не подпустят. Слава Богу, сторожем на дровяном складе… Вот такие дела, Катенька.

Замолчал. Тяжело вздохнул:

– Вот при Николае – из ссылки Туруханской прибыл, дали университет закончить. А дальше, Вы, Катенька, знаете… Да вот ещё. Я теперь не Живчик. Проклял я эту партийную кличку и вместе с ней эту… – Испуганно замолчал, оглянулся по сторонам. Тихо проговорил, – вот я какой нынче член партии… Из партии исключён. Жизнь положил на революцию… Лагерное начальство при освобождении в справке написало: «Живчук». А мне тяжко было с ними спорить. Теперь я не финн, а хохол по фамилии Живчук.

Каарл Францевич взглянул на Катю:

– Катенька, Вы какая уже взрослая стали. Я же Вас совсем девчушкой помню.

– Мне уже почти сорок, – произносит Катя.

– Да, время беспощадно, – усмехается Константин Иванович, – ведь и Вы меня не признали, – обращается он к Валтанену.

А на столе уже стоит графинчик с водкой. И бокал вина.

– Кагор только для Вас, – услужливо улыбается официантка.