Коллектив авторов - Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

Первые, вторые, третьи стаканы пили молча и торопливо, словно стыдились чего-то, точно хотели покончить скорей с необходимой, но не совсем приятной церемонией.

Но вот выпили по четвертому стакану. Кто-то уронил бутылку на пол, бутылка разбилась с треском, и все заговорили разом… Казалось, их заставляли долго молчать, теперь по сигналу запрет этот сняли, и, обрадованные, они спешили досыта наговориться: всё, всё за целый год друг другу высказать.

— Ба-бонь-ки! — странно растягивая слова, кричала крайняя работница. — Ба-бонь-ки, — повторяла она каким-то упавшим голосом, вытянув руки на столе и уронив на них голову.

Ее никто не слушал. Все кричали, шумели, двигали табуретками. Ожила вдруг кухня. Как тараканы, выползли откуда-то со вздернутыми рубашонками детишки и, испугавшись необычного шума, плачущими голосами звали матерей, теребя их и еле узнавая. Платки загулявших мамок сползли с голов, глаза блестели и блуждали, растрепанные волосы придавали этим женщинам вид людей, решившихся взорвать, опрокинуть эту жизнь.

Сползли скатерти со столов, пустые бутылки лежат навзничь. Совсем испуганные дети навзрыд плачут; их оттаскивают от подолов, от них отмахиваются, как от комаров.

Вот подняла одна из веселящихся огромную лохматую голову с плеча, оглядела ничего не видящими, влажными глазами кухню, рванула старенькую потертую кофточку, из-под которой вывалилась сухая, сморщенная грудь, и вдруг заорала, словно ее кто-то резал. Никто не обратил на нее внимания, никто не взглянул на нее, и тогда, замычав, уронила она на скамейку безжизненную голову.

Шесть вдов вышли из кухни, наваливаясь телами на перила, сползли по лестнице и, обнявшись, как обнимаются матросы, счастливо вернувшиеся в порт, гремя тяжелыми башмаками, затянули песню:

Преграждая дорогу встречным мужчинам, они задирают как по команде юбки, хохочут и матершинят осипшими голосами.

Вверху на лестнице, прижавшись к стене, одиноко сидит женщина. Мальчонка тянет ее за рукав и ноет: «Мамка, пойдем, пойдем, мамка». Она отводит его руки и, раскачиваясь всем корпусом, однообразно, точно читая молитву, говорит «Отстань… Я… ему… не… прощу… не-ет, Варвара имеет… гордость… Отстань…»

Уже далеко за полночь, а по коридорам неутомимо бродят вдовы, матери, жены. Они грозятся, ссорятся, смеются, плачут с каким-то восторженным ожесточением. Они главенствуют сегодня над казармой и хотят бесконечно продлить этот день, как завоеватели, знающие, что им придется отступать поутру.

Наверху крик: «Что вы? Ай!» Падение вниз тяжелого тела. С криком «Несчастье! — Упал! — Насмерть!» набегает толпа и берет упавший предмет в кольцо.

Технолог. Эй, на лесах! Скорей!

РабочиЙ. Чего?

Технолог. Кто сорвался?

РабочиЙ. У нас все целы.

Технолог. Фу, черт.

Женский голос. Валя! Дочурка!

Девочка в окне. Мама, я здесь. Это не я упала.

Старуха. Уплотнили с этой стройкой так, что на подоконниках спят.

Саксаульский. Не из клуба кто вышел? Управдом! Товарищ управдом!

Управдом. Клуб заперт. Эй! Там кто? Мужчина или женщина?

Голос. Не видать. Шляпа мужская.

Женский голос. Это наборщик спьяну свалился. Наборщик в полуподвале живет.

— Вдребезги, надо думать.

— Неси, дворник, песочку на присыпку.

Похоронщик. Кто родственники покойного? Есть родственники покойного?

Голос. Отвяжись.

Похоронщик. Лучшее бюро похоронных процессий «Загробное блаженство». Катафалки, венки для похорон собственного изготовления.

Голос. В крематорий повезут.

Похоронщик. Тьфу тебе за крематорий.

Голос. Пропустите доктора.

Голос из толпы. Шевелится.

Толпа раздается. Сидит Филиринов. К нему идет доктор Вопиткис.

Вопиткис. Филиринов. Вы?

Филиринов. Я, доктор.

Вопиткис. Целы?

Филиринов. Цел. А что?

Вопиткис. С шестого этажа.

Филиринов. Ну?

Вопиткис. Вы?

Филиринов. Нет. Он. (Вытаскивает из-под себя портновский манекен.)

Толпа плюет выразительно и разбредается.

Женский голос. А я думала, человек выпал. А то манекен. Вовсе даже неинтересно.

Вопиткис. Но почему?

Филиринов. Я был взволнован. Я жестикулировал. Я бросился к окну прочесть эту чудовищную бумажку. Я не знаю. Если это всерьез, то с романтикой на земле кончено.

Вопиткис. Какую бумажку?

Филиринов. Вот. Где она? Ну, черт. Неужели оставил. Ну, так и есть, на подоконнике. Варвара! Варвара!

Варвара (сверху). Что? (Бумажка от движения срывается и летит вниз.)

Филиринов. Ничего. (Ловит бумажку.) Вот, пожалуйста. «Прошу представить мне трехдневный отпуск для производства зачатия». А?

Вопиткис. От руки. Знакомый почерк. Дайте.

Ласкова. Что за шум? Что это за бумажка?

Вопиткис. Последние стихи поэта Филиринова.

Филиринов. Филиринов — это я.

Ласкова. А погода лучше стихов. Посмотрите, какая весна.

Боб. Товарищ управдом, я продолжаю настаивать, чтоб дружине организаторов быта был предоставлен угол в клубе.

Управдом. Отстаньте. Никаких дружин не знаю. Сговаривайтесь с завклубом.

Боб. А товарищу Милде с ее женщинами вы разрешили.

Управдом. Какой Милде? Ах, это на прошлой неделе. Этакая лошадь.

Ласкова. Вы к Милде не правы.

Управдом. Что вас сюда принесло? Этот манекен. На вашу Милду раз взглянуть достаточно, чтоб больше не поглянулось.

Ласкова. Ошибаетесь. Очень ошибаетесь. Присмотритесь.

Управдом. Предпочитаю вас.

Ласкова. Жалею вас.

Управдом. А что?

Ласкова. Нельзя.

Управдом. Причины?

Ласкова. Не ваше дело.

Саксаульский ( управдому ). Интимчик уже поломали. Администрация его предлагает хорошие деньги за соответствующее помещение.

Управдом. Помещений нет.

Саксаульский. Есть.

Управдом. Какие?

Саксаульский. Клуб. Он и без того наполовину эксплуатируется драмстудией.

Управдом. Но клуб может оказаться нужным и под другое.

Саксаульский. Подумайте. Хорошенько подумайте. (Уходит.)

Боб. Товарищ управдом!

Управдом. Какой вы организатор быта, когда вы меня все время дезорганизуете.