Коллектив авторов - Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

— Не смейте так называть мое дитя, — возмутилась женщина и отстранила ребенка.

— Гражданка, я вас очень прошу занять место, — вмешался вдруг Бортов, защищая только что освобожденное позади него место. — Садитесь, пожалуйста. — Он освободил ей дорогу в проходе и с преувеличенным поклоном посторонился, приглашая сесть.

— Шут! — процедил сквозь зубы Бокитько.

Женщина поблагодарила Бортова, вздохнула шепотом:

— Как мы некультурны еще, как некультурны!

— Кто это мы? — крикнул Бокитько. — Ваша культура у меня в подметках, в ногах. Да, в ногах, в ногах, — повторил он несколько раз, страстно жестикулируя.

Пассажиры уже давно обратили внимание на поведение Бокитько и неодобрительно покачивали головами. Чтобы остановить разошедшегося приятеля, Молодецкий энергично взял его за руку.

— Тпру, хватит, инцидент исчерпан.

Бокитько долго не мог успокоиться. На остановке друзья сошли, волоча его под руки. Едва отошел трамвай, Бортов, через силу удерживавший себя в вагоне, напал на Бокитько.

— Этот поступок, — раскипелся он, — превосходит всякие границы хамства. За него нужно содрать семь шкур и восьмую последнюю. Хулиганы проникли не только в рабочие клубы, где они бьют стекла и мочатся в урны, но позорно скрываются под званием студента.

— Это ты насчет чего намекаешь? Не насчет ли трамвайного рыцарства? Положил я пять пудов мертвого лесу на тебя с твоим рыцарством, — рассердился Бокитько. — Страсти какие подхалимские! Ни за что я не уступлю места никакой даме.

— Но ведь уступила же тебе дама место, увидев, что ноги у тебя больны?

— Дура, потому и уступила. Впрочем, я бы ее все равно согнал.

— Тьфу, — плюнул с отвращением Бортов.

— Что касается этой матроны с ее христосиком, — продолжал невозмутимо Бокитько, — то я не мог ей уступить места потому, что не шаркун я паркетный и никогда не признаю за женщиной, да еще эмансипированной, права на такую уступку.

— Балда, — пошутил Молодецкий. — Эмансипированная женщина пахнет потом. Она уже успела устать, запряженная в одну тачку с мужчиной. Поэтому и место в трамвае нужно ей уступать. Пусть посидит и отдохнет.

— Что же, это верно, я не спорю, — сказал Бокитько. — Если от женщины пахнет не духами, а потом, и не тем, который из под мышек у них всегда исходит, а тем, другим, от изнурения и работы — я всегда уступлю ей место. И платочком еще обмахну его.

— Пролетарская солидарность, — съязвил Бортов.

— Лучше скажи, — вмешался Скорик, желая переменить разговор, — скажи, шалопай, откуда тебе известно, что делается под мышками у женского пола?

— Экскурсия была туда специально, да кто же этого не знает?

— Тьфу, — опять сплюнул Бортов, — ну и разговорчики!

— Чума на вас, — вставил свое слово Молодецкий, — весь день как голландские петухи. Предлагаю для успокоения нервов зайти в пивную, возлить по кружке.

— Есть такое дело, — подхватил Скорик.

— Я не против, — присоединился Бортов.

Приятели, снова взяв под руки Бокитько, пошли искать пивную.

Пивные встречались чуть ли не на каждой улице, а то и чаще, зеленея вывесками с нарисованными на них кружками в мыле пивной пены.

В окнах некоторых пивных были выставлены афиши, написанные от руки, обещавшие богатый концерт с участием различных артистов эстрады: тут были гармонисты, цыганский хор, украинская капелла, человек-оркестр, куплетисты, юмористы — словом, всевозможнейшие виды эстрадного искусства, на которое возложена благородная задача облегчить принятие янтарного зелья.

Не часто позволяют себе студенты столь веселое занятие не только из-за недостаточности стипендии, но и времени, которого всегда мало настоящему вузовцу. Минимум, положим, сдан, но есть идеальный предел максимума, которого нужно достигнуть.

Наши приятели хотя и не могли похвалиться таким пределом, но в этот необычный день они были в авантаже и позволили себе удовольствие с весьма легким сердцем.

Они заняли небольшой мраморный столик, и их охватило то радостное и дружное чувство веселья, которому подвержены редкие гости пивных.

Такова уж волшебная сила пахнущего солодом напитка. Недаром заполняются пивные людьми различнейших темпераментов.

Тут можно встретить рабочего, служащего не свыше десятого разряда. Такой всегда пьет не больше двух кружек и засиживается не дольше получаса. Он мрачен и пьет медленными глотками.

Сюда забежит одинокий комсомолец. Он непременно окинет проницательным взглядом надымленный зал, торопливо, как будто его гонят, проберется к стойке, выпьет залпом и вылетит.

Но главное ядро завсегдатаев составляют те, которые пьют не кружками, а бутылками. Лес опорожненной посуды громоздится на столе, они же пьют и пьют… и ведут якобы внятные беседы. Но тут только одна видимость связного разговора: они даже не видят друг друга как следует из-за леса опорожненных бутылок. Сто завсегдатаев — сто темпераментов.

Они отличаются еще по манере вычерпывать мокрый горох из стеклянных блюдечек.

Кто берет его по одной горошинке, задумавшись и даже с меланхолией. Такой не глядит на блюдечко, копается и отправляет машинально в рот горошинку за горошинкой. Раскусывает ее как орех, но жует передними зубами, думает о чем-то далеком, а в сознании шевелится: зачем, собственно, нужен этот горох?

Кто совсем не притронется к гороху, а крикнет «воблу»; кто берет сразу десять горошинок; кто стукнет по блюдечку, как по табакерке, и проглотит сразу все его содержимое. Сто темпераментов — сто завсегдатаев.

Молодецкий окликнул подающего — человека очень веснушчатого и курносого.

— Четыре кружки Пильзенского. Четыре кружки с четырьмя цыганками, — пробовал он сострить.

— Программа начинается с шести-с, а пиво можно.

Человек вытер тряпкой стол, вероятно, машинально, так как стол был чист. Когда он принес на подносе пиво и расставил его перед приятелями, Бокитько, повеселевший вдруг, потребовал раков.

— Непременно раков, что за бражка без их!

— Нету их, не принесли сегодня.

Мастеровой, клевавший носом у соседнего столика с выпитыми бутылками, при слове «раки» поднял голову.

— Где раки? — уставился он на Бокитько и замотал головой, как лошадь.

— Зимуют, — рассмеялся тот.

— А где они зимуют? — спросил еще раз мастеровой.

— Пойди и расспроси их, — посоветовал Бокитько.

Мастеровой подумал, встал и ударил по столу.

— Здесь они зимуют. Я их расспрашиваю. Может быть, я хожу сюда, чтобы расспрашивать их, как они зимуют. А ты не знаешь, где они проводят дни и темные ночки. Грамотным для этого нужно быть. Шесть бутылок выпиваю. Захочу — еще шесть выпью. Вот грамота. Никто не может мне запретить две дюжины выпить. Имеешь право запретить мне пить, — обратился он к Бортову, — говори, очкастый!