Лоран Гунель - Бог всегда путешествует инкогнито

— Значит, Лакан завидовал результатам Дубровского?

— Да, и не только. У них все было друг другу в оппозиции.

— То есть?

— Один стар, другой молод. Лакан — интеллектуал, который концептуализировал свой подход, писал книги. Дубровский — прагматик, его интересовало действие и результат. И потом, дело еще в основе их моделей.

— Вы хотите сказать, методов, которыми они пользовались?

— Да. Психоанализ появился в Европе. Дубровский же первым начал использовать во Франции когнитивную терапию, пришедшую из Штатов.

— И в чем состояла проблема?

— Скажем так, в те годы среди интеллектуалов были очень распространены антиамериканские настроения. Но видите ли, дело не только в этом. Их разделяли деньги.

— Деньги?

— Да. Дубровский был богат. Очень богат. Семейное состояние. Не то что Лакан, у которого всегда были очевидные проблемы со средствами.

Она отхлебнула шампанского и продолжала:

— Я думаю, Дубровский стал для Лакана настоящей идеей фикс. Ему не давала покоя быстрота результатов Дубровского, и он стал все больше и больше сокращать время собственных сеансов. Кончилось тем, что минут через пять, едва пациент успевал начать свою исповедь, Лакан его прерывал и говорил: «Сеанс окончен».

— Но это безумие какое-то…

— И это еще не все. Он до такой степени завидовал Дубровскому, что начал поднимать свои тарифы до заоблачных высот. Всего за несколько минут он запрашивал пятьсот франков: сумму, даже по тем временам фантастическую. Один из его пациентов запротестовал. Так он вырвал у него из рук портмоне, чтобы отсчитать свой гонорар. Да, мой Жако действительно съехал с катушек.

Я тоже отпил глоток шампанского, наслаждаясь его нежным ароматом. На другой стороне площади стояла церковь Сен-Жермен-де-Пре. В этот вечер, освещенная все еще жарким августовским солнцем, она смотрелась прекрасной, как никогда.

— Самым печальным в этой истории было то, что если Лакан просто игнорировал Дубровского, то все вокруг о нем очень быстро позабыли.

— О Дубровском? Но почему? У него же были прекрасные результаты!

— Сразу видно, что вы американец, если задаете такой вопрос. Вам, американцам, важен результат. А мы, французы, гораздо больше ценим интеллект, а результат для нас — что-то вроде аксессуара…

Она порылась в своей сумочке из розовой крокодиловой кожи и извлекла оттуда книжечку карманного формата.

— Держите, это я принесла вам. Открывайте наугад и читайте любой пассаж.

Я взял книжку, подписанную Жаком Лаканом, и открыл на самой середине.

Характеризуя структуру сюжета филиальных интерпретаторов посредством аффективной недостаточности, проявляющейся в частой неправомерности сюжета и ментальной формации по типу благородного романа, что считается нормальным проявлением в возрасте от восьми до тринадцати лет, авторы объединяют выдумки, возникающие в более позднем возрасте …

— Абсолютно ничего невозможно понять. Но я не психиатр.

— Уверяю вас, психиатрам это точно так же непонятно. Но Франция есть Франция: чем менее понятно вы излагаете, тем скорее сойдете за гения.

— Ого!

— А теперь представьте себе Дубровского, с его прагматичным взглядом на вещи, с его конкретными и лаконичными заданиями. На фоне Лакана он должен был казаться просто ничтожеством…

В этот момент я сделал неловкое движение, мой бокал упал набок, и шампанское разлилось по столику, плеснув мне на ботинки. Слава богу, только мне.

— А вот этого Жак Лакан точно не вынес бы.

— Чего? Разлитого вина?

— Ну да! Он был помешан на обуви. Не дай бог…

Я вздрогнул:

— Обувной маньяк…

— О, это была его страсть! Он мог сбежать из кабинета, бросив пациентов и заставив их ждать, чтобы купить себе новую пару ботинок между сеансами. Гениально, правда?

Ну, предположим. Юный Франсуа Литтрек покончил с собой. Он лечился у двух психиатров, и одним из них был Игорь Дубровский. Жак Лакан, с его нездоровой завистью к Дубровскому, сделал все, чтобы виноватым оказался именно он. Он написал убийственную анонимную статью в «Монд», он явился к родителям Литтрека и, манипулируя ими, заставил написать жалобу. Его выдала маниакальная страсть к обуви… Для психиатра — куда уж дальше? Отдать коллегу под трибунал не вышло, однако удалось настроить против него совет медицинского сообщества и настоять на исключении. Это положило конец карьере молодого врача. Может, так оно и было. Почему бы и нет… Но если Игорь Дубровский действительно невиновен во всей этой истории, то как объяснить все темные места, которые в ней все еще остаются? Зачем ему было статьей о праве на самоубийство заманивать тех, кто страдает депрессией, на Эйфелеву башню, в свои владения, а потом в последний момент их отлавливать? Чтобы легче было ими манипулировать? Чтобы вынудить их заключить соглашение? Но с какой целью? Чего он хотел добиться? И как объяснить записи обо мне, сделанные задолго до моей попытки самоубийства?

И при чем тут Одри?

Погруженный в свои мысли, я совсем не следил за ходом очередного понедельничного собрания. Люк Фостери и Грегуар Ларше с некоторой нервозностью и даже злобой комментировали колонки цифр на экране видеопроектора. Цифры, цифры… потом пошли кривые, потом линейные и круговые диаграммы… Я был сыт по горло этой болтовней, и лишенные смысла результаты меня абсолютно не интересовали. Голоса доходили до меня словно издалека, смутным, неразличимым бормотанием. Двое смотрителей психушки горячо предлагали собравшимся психам отметить птичкой проигрышные номера в таблице лото. А мы оказались настолько слабы и некомпетентны, что были не в состоянии догадаться, какие же все-таки выигрышные. На экране нам демонстрировали орудия наказания: нас выпорют розгами графиков и палками линейных диаграмм, а потом лишат десерта: не дадут аппетитного камамбера [12] Здесь во французском языке игра слов: camambert означает одновременно и изысканный сорт сыра, и круговую диаграмму. круговых диаграмм. А потом… потом розги графиков вытянутся и превратятся в атакующих змей, палки линейных диаграмм станут толстыми и тяжелыми, а о камамбере и думать нечего… Психи аплодировали. Они уже давно стали мазохистами…

Собрание кончилось поздно, и все потянулись обедать. Все, кроме меня. Я вернулся в кабинет и дождался, пока на этаже никого не останется. Потом взял с верхней полки досье, вытащил из-под отказных резюме два листка бумаги и засунул их в карман рубашки.

Выйдя в коридор, я огляделся и прислушался. Все было спокойно. На верхней площадке лестницы я снова подождал. Никого. Я бесшумно сбежал по лестнице на первый этаж и еще раз остановился у выхода. Тишина. Во мне зашевелился страх. С бьющимся сердцем я подошел к двери помещения, где стоял факс, и вошел. Достав из кармана листки, я осторожно разместил их между направляющими аппарата: не дай бог, застрянут… Последний взгляд в коридор. Никого. Я открыл записную книжку и набрал первый номер. Пальцы дрожали. Аппарат пищал при каждом нажатии кнопки, и этот звук казался мне оглушительным. Наконец я нажал Start, и машина отправила первый факс.