Семен Лившин - Поговорим о странностях любви

Вот и Максимка точно так же бегает за отцом. Особенно теперь. Я как-то отчитала его: не мог, мол, прийти пораньше. А он: «Захочу — совсем от тебя уйду!» Потом раскаялся, приполз: «Мам, прости меня. Хочешь, я буду не Олегович, а Ольгович?» Ну паршивец!..

Ревную? Да. То есть нет. Скорее озадачена: столько лет прожила с человеком, и хоть бы что. А пацан в нем углядел что-то такое. Вру, Лидка! Нашла и я в Олеге одну симпатичную черту: он хуже слышит на левое ухо. Чего ты заливаешься? Ей-богу, для меня это была находка: хоть какой-то изъян, что-то человеческое! Вы же его знали по работе, по компании: симпатяга, душа человек, всех заведет, растормошит, развеселит. В общем, мюзик-холл, КВН и цирк, вместе взятые. Все правда. А у меня в глазах уже мелькало от этого цирка. То приволок мне в подарок двух новорожденных козлят. Другой раз прихожу, смотрю: на стенке выложено деньгами мое имя-отчество. Специально, гад, взял зарплату рублями! Я неделю их сковыривала с обоев. А эта стенгазета? Каждый месяц выпускал, не лень же было! Называлась: «За здоровую Ольгу». Открой форточку, пусть вытянет дым. Сперва, конечно, было здорово. Но ты себе представляешь, что такое семь лет быть замужем за мюзик-холлом? Приползаю с дежурства, язык на плече. Ампутация, старушка с переломанной шейкой бедра, на оперативке долбали, то-се. В автобусе давка, на улице жара. А дома мой ненаглядный со своими розыгрышами и фантазиями. Напридумал себе игр и балуется всю жизнь. А ты или подыгрывай, или сиди в первом ряду партера и любуйся. Не хочешь — значит, ты плохая жена. Попробуй объясни ему: это не я плохая, это он слишком хороший. Аж противно. Вот ты говоришь: твой Серега зашибает. Удовольствия, конечно, мало. Но эту дурь ты из него выбьешь, а у моего красавца она навечно. То-то я подпрыгнула, когда узнала, что Олег на одно ухо хромает, хоть какая-то щербинка на иконке!

Сы́ночка, готов? Нет, в свитере будет жарко. Надел бы курточку. Подумаешь, старая! Ужас до чего кокетлив. Все его балуют, как же, сыночек-одиночка! Он, хитрюга, чуть что, закроет глаза и канючит: «Да-а, папа разрешил, а ты…» Надо будет поговорить с Олегом. Хотя толку-то… Олег и со мной так: слова не успею сказать, он тут как тут: сделаю, принесу, куплю! Ты права: нормальная баба на цыпочках бы ходила за ним. Ну не могу, не могу я без конца смотреть на эти покорные глаза! Давай еще покурим? Лови спички. Фу, черт, промазала. Руки после дежурства — ну никуда! Стала я его как-то подначивать: мол, что ты за муж, — посуду не бьешь, меня не тиранишь, скучная у нас жизнь, — обиделся! Два дня дулся. Я его даже зауважала немножко. Садимся ужинать, взяла салат его фирменный, что такое: на дне тарелки — знакомая физиономия. Это же я собственной персоной! Представляешь?! Взял, оказывается, мой свадебный снимок, отнес в мастерскую, где переводят фото на керамику, знаешь, для памятников, и получилась я на тарелке с торжественной рожей! Я ем салат и хохочу как безумная. Он дождался, когда доела, взял тарелку и как грохнет об пол! «И тебя побил, — говорит, — и посуду. Довольна?» Ну, что ты с ним сделаешь, Лидка!

Окурок можно в блюдце. Чистых не останется, тогда и помою. Мама бы меня за это убила. У нее грязная посуда и секунды не стоит, обед, стирка, всё мигом. Это с ее-то гипертонией! Охает, а заявишься к ней, сразу вся гордая и довольная собой.

Так и живем: она делает вид, что абсолютно здорова, я — что счастлива. В общем, живем как все. Один Максимка у нас нормальный человек, да, Хомячок? Но все-таки не настолько нормальный, чтобы сложить игрушки в коробку. Если я ошибаюсь, пусть товарищи меня поправят. Сложил? Ну иди сюда, сы́на, я тебя поцелую. Интересно, он тоже воет от моих наставлений, как я в его возрасте от маминых? Пока малый не родился, я ее совершенно не понимала. Этого не делай, туда не ходи, то не надевай, с тем не встречайся. Наверное, я и замуж-то выскочила, чтобы мне никто не давил на психику. Оказывается, без этого тоже скучно…

Хорошо, голубчик, поиграй, только не здесь. Ты же видишь, у нас с тетей Лидой еще разговор. Папа скоро придет за тобой. Иди, ну! Тот же взгляд. Неужели и он лет до сорока будет ходить в мальчиках? Хватит с меня одного. Олежку-то? Конечно, жалко. Но сколько можно прожить на одной жалости, Лида? Я еще тогда предупреждала: не хочу портить тебе жизнь. Погуляли, и будя. Было хорошо, ну и спасибо. Нечего эти два месяца растягивать на всю жизнь. Олега убедишь, как же! Ночь кругом, а этот деятель сядет на подоконник, свесит ноги с девятого этажа и орет на всю улицу: «Ольга, как честная девушка вы должны на мне жениться! Товарищи, будьте свидетелями!» Я-то? Девятнадцать лет, что я понимала… Ему было под тридцать, но он хуже ребенка, честное слово! В общем, докричался. Мне совестно стало: думаю, может, вправду человек пропадет без меня. А я, глядишь, со временем привыкну. Да и когда-нибудь он повзрослеет. Все-таки семья, дети пойдут. Просчитались, господа! Максютка серьезнее папаши раз в сто. Нет, ты зря. Олежка ничего, но только он вбил себе в голову, что должен шутить из любого положения. И шутит, шутит, шутит!

Раз притащился ко мне на работу, а у нас обход. Слонялся по коридорам, ждал меня. Тут навстречу профессор, сзади все мы. Смотрю, у соседнего отделения мать заталкивает мальчишку в дверь, а он показывает на табличку, ревет, упирается. Шеф зовет Аду Ивановну: в чем дело? Протолкалась поближе, смотрю, на табличке написано: «Отделение уха, горла, носа», а ниже добавлено: «От головы». Рядом, конечно, мой супружник. Доволен как слон! Ему, понимаешь, показалось, что у меня плохое настроение, решил развлечь любимую. Ну?!

Давай поставим кофе, а? Больше, больше сыпь! Ничего, потом отосплюсь. Я как-то даже пыталась сбежать — через день он является. Не ругается, не просит. Голову свесит и сидит. Двое суток так может просидеть. Я уж с ним по-всякому, и лаской, и на самолюбие била. Александрыч, говорю, пойми: ты хороший, но — не то! Я от тебя ничего не требую, только не приставай. Хочешь, говорю, найди себе подругу и утешайся, только со мной не знакомь. А что? Я же знаю: половина баб с «Химмаша» за ним помирает. Одна девуля мне как-то ночью звонила на дежурство. Отпустите, мол, Олега Александровича, я его люблю до смерти. Отпустишь, как же! Прилип, и никуда. В общем, наговорю ему с три короба, а он все равно бухтит: ты самая лучшая, не могу без тебя. И тэ дэ. Ты совсем растрогалась, да? Как же: такие чувства! Твой Серега никогда не скажет? А по-твоему, лучше, если все время говорить, напоминать о себе? Тоже мне, великая любовь! Одно воображение. Придумал идеал и втискивает меня в него. Он как-то объяснял мне, — как в «Зорком» наводится резкость: чтобы светлое пятнышко в окошке совпало с тем, что фотографируешь. А я не совпадаю. Плохой человек я, сосиска? Ну и черт со мной. Но это же я, я, а не кто-то другой! Он-то старается этого не замечать. Если уж сильно не в масть, просто чернеет. Олухи! Остался бы каждый на своей территории, иногда встречались бы под настроение. Он бы приносил мне книжки, развлекал, я бы его утешала по мере сил. Ну свекольник бы иногда сварганила. И прожили бы так всю жизнь.