Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

И тут произошло нечто невероятное. Михаэль припомнил — даже теперь у него сильней забилось сердце — сцену на вокзале Ангальтер, когда он под взглядом готового выстрелить телохранителя попросил у Геринга прикурить. Объяснить это странное повторение он мог только тем, что каждый курильщик в волнении или в беде первым делом невольно хватается за портсигар.

Так или иначе, но австриец, совершенно как тогда Михаэль, похлопал себя по карману в поисках спичек и, последовав мгновенному побуждению, шагнул к немецкому лейтенанту, и уж тут он должен был, как тогда Михаэль, с максимальным спокойствием закончить то, что начал.

Растерявшийся лейтенант дал ему огня и с интересом курильщика проследил за тем, как австриец разжег свою сигарету.

Они молча пошли по улице. Австриец успел только шепнуть:

— Не оглядываться!

Когда они достигли последних домиков, позади вдруг раздался треск мотоциклов. Чех с ужасом прошептал:

— Лейтенант передумал.

Треск стал громче. Они не обернулись. Леденящий страх пробежал по спине. Немец промчался мимо.

Ночь они провели на сеновале какого-то крестьянского двора, стоявшего на отшибе. С рассветом тронулись дальше. О Марселе — неясной туманности на отдаленной звезде — они больше не думали, их целью всякий раз была теперь только соседняя деревня. Трое беглецов, те самые, что, разбитые и полумертвые, валялись в каменной хижине, шли теперь в твердой уверенности, что с каждым шагом они делают что-то для своего спасения. Они стали живыми людьми, и все это потому, что начали двигаться, потому что шаг за шагом шли к цели, которая по-прежнему оставалась далекой и недосягаемой.

Перед ними расстилалась пустынная белая дорога. К вечеру она оставалась позади, уходила в забвение.

Через две недели — им нередко приходилось поспешно прятаться от немецких частей — башмаки превратились в развалины, а пропитанные потом рубахи не отставали от тела даже ночью. Михаэль, которому шел уже пятьдесят восьмой год, высох как скелет.

Крестьяне укрывали их у себя. Они всюду были желанными гостями, потому что бежали от немцев. Спали они на сеновалах. Михаэль зашил рукопись в плащ, чтобы не тащить ее в руках. По ночам он обертывал плащ вокруг рукописи и клал его под голову вместо подушки.

С самого начала побега они решили купить велосипеды. Но в деревнях велосипедов нигде не продавали, а в городах и местечках были немцы. Наконец как-то раз им повезло.

В июльский зной, измученные и потные, брели они друг за дружкой по узкой тропинке. Тропинка вела к шоссе, которого они из-за немцев опасались и до сих пор избегали. По пути им попалась гостиница, а рядом с ней, в новой пристройке — велосипедный магазин.

Они прошли в зал, сели за столик у окна и заказали глазунью для себя и для австрийца, который тем временем пошел в магазин. Пока хозяин разливал вино, вошел какой-то по-городскому одетый мужчина в сопровождении двух немецких офицеров. Они возбужденно говорили об Англии. Все трое уселись в темном углу, около стойки, спиной к столику у окна. Говорили они по-немецки.

Михаэль силой усадил обратно на стул чеха, который хотел спастись бегством. Ему казалось, что убежать, не дожидаясь, пока хозяин принесет заказанную яичницу, гораздо опаснее, чем спокойно сидеть как ни в чем не бывало.

Напряженно прислушивался он к разговору у стойки. Речь, по-видимому, шла о каком-то старом споре между старшим офицером и молодым лейтенантом, который взволнованно кричал:

— Все тяжелое оружие, какое было у англичан, осталось под Дюнкерком. На островах у них скорей всего тоже ничего нет. По крайней мере в настоящее время. И поэтому вторжение необходимо именно сейчас.

Старший офицер уклончиво ответил;

— Повторяю еще раз: генеральный штаб знает, что ему делать.

Лейтенант в отчаянии всплеснул руками.

— Но, если вторжение не произойдет немедленно, нам, быть может, придется когда-нибудь сказать самим себе: вот из-за этой проволочки мы потеряли весь мир. А вы как думаете? — обратился он к штатскому. Тот спокойно отвечал:

— Хайль Гитлер!

Тогда лейтенант умолк.

Хозяин принес глазунью. В глубине комнаты раздавался голос штатского:

— Франция положена на обе лопатки, нокаутирована. Ваше дело сделано. Теперь наша очередь. К сожалению, некоторые господа, из числа очень нас занимающих, уже на не занятой территории. — Гестаповец встал.

Тут в трактир ворвался австриец и радостно закричал:

— Там есть десять велосипедов. Можно выбрать. — Увидев посетителей возле стойки, он застыл.

Но гестаповец не заинтересовался небритыми французскими крестьянами, которые ели глазунью и пили красное вино, он прошел мимо них и вышел на улицу. Вскоре за ним последовали оба офицера.

— Все в нашем побеге зависит от каких-то ничтожных случайностей, — сказал Михаэль. — Если бы вы сообщили нам радостное известие о велосипедах не по-французски, а по-немецки, что вообще-то было бы в порядке вещей, этот господин, вне всякого сомнения, пригласил бы нас в свой кабинет.

Чех купил три велосипеда. (Он носил крупную денежную сумму на груди под рубашкой. У Михаэля и австрийца не было ни франка.) Они проехали небольшой кусок по шоссе, затем свернули на первую же боковую дорогу. Так начался поход через Францию по тропам и проселкам.

Пугливый чех оказался для них большой обузой. Всякий раз он отказывался покидать очередное укрытие и затевал длительные переговоры, которые, конечно, ни к чему не приводили, — он не хотел подвергать себя риску, хотя, конечно, не мог не признать, что иначе их план не осуществить и что, если они вообще намерены двигаться вперед, им десять раз на дню надо подвергаться опасности угодить в руки немцев, ибо те заняли все города и могут появиться неожиданно в любом месте. Оставалось одно — не считаться с ним и с его страхом: только это могло заставить его покинуть надежное укрытие и снова пуститься в дальний путь.

Наконец они добрались до неоккупированной территории, где им больше не приходилось опасаться немцев. Двадцать восемь суток провели они в пути, у двадцати восьми крестьян просили приюта на ночь — точно у двадцати восьми. Поезд доставил их в Марсель.

Но побег из лагеря и путь от Атлантического океана до Средиземного моря сквозь немецкую армию оказался всего лишь приятной прогулкой — пусть рискованной и утомительной, но все-таки приятной по сравнению с тем, как марсельская полиция обращалась с эмигрантами. Михаэль говорил себе тогда, что он просто не в состоянии правдоподобно изобразить непрерывный поток изматывающих нервы угроз и адские муки запуганных, растерянных и беспомощных эмигрантов.

Тюрьмы были переполнены. Полиция каждую ночь и каждый день устраивала облавы, после которых бесследно исчезало еще несколько эмигрантов. Чего-нибудь недоставало в их бумагах — какого-нибудь подтверждения, печати, отпускного свидетельства за подписью лагерного коменданта, то есть как раз того, чего эмигрант, бежавший из лагеря от немцев, не мог иметь при всем желании.