Розамунда Пилчер - Собиратели ракушек

Мистер Брукнер по-прежнему не произносил ни слова. Может, он собирается с силами, чтобы сказать ей, что панно ничего не стоят, подумала Пенелопа, и в этот момент он обернулся.

— Вы говорите, миссис Килинг, что они не закончены, — с улыбкой сказал он, — а между тем, они совершенны! Может быть, не выписаны до тонкостей в деталях, не отличаются тщательностью отделки, как знаменитые картины Стерна, которые он выставлял на рубеже веков, но они прекрасны. И какой он потрясающий колорист! Посмотрите, какой удивительной голубизны небо!

Пенелопа преисполнилась благодарности.

— Я так рада, что панно вам понравились! Мои дети либо их вовсе не замечали, либо отпускали довольно едкие замечания на их счет, но мне эти панно всегда доставляли большую радость.

— Они и должны доставлять радость. — Мистер Брукнер повернулся к ней. — Вы хотите показать мне еще что-то или это все?

— Нет, не все. Остальное внизу.

— Вы разрешите посмотреть?

— Безусловно.

Они спустились вниз и прошли в гостиную. Взгляд Роя Брукнера сразу же упал на «Собирателей ракушек». Пенелопа заранее, еще до его приезда, включила лампочку, ярко освещавшую картину, и сейчас она показалась Пенелопе еще прекраснее, чем обычно, — пронизанной ясным светом и прохладой, как и тот день, который был на ней изображен.

Мистер Брукнер не отрывал от нее глаз.

— Я не знал о существовании этой картины, — сказал он наконец.

— Она никогда не выставлялась.

— Когда она написана?

— В тысяча девятьсот двадцать седьмом году. Папина последняя большая картина. Северный берег в Порткеррисе папа писал, сидя у окна студии. А одна из этих девочек — я. Картина называется «Собиратели ракушек». Папа́ подарил мне ее на свадьбу. Это было сорок четыре года тому назад.

— Замечательный подарок! Поистине драгоценный. Но ее вы продавать не собираетесь? Я не ошибся?

— Нет, эту картину я не продаю. Но мне хотелось показать ее вам.

— Я счастлив, что увидел ее.

Он снова перевел взгляд на картину. Немного погодя Пенелопа поняла: он ждет, что еще она ему покажет.

— Боюсь, это все, мистер Брукнер. Если не считать нескольких этюдов.

Он отвел взгляд от картины.

— Нескольких этюдов?

— Кисти моего отца.

Он ждал, что она скажет еще, и, не дождавшись, спросил:

— Вы мне разрешите на них взглянуть?

— Не уверена, что они имеют какую-то ценность и заинтересуют вас.

— Ничего не могу вам ответить, пока не увижу.

— Да-да, конечно. — Пенелопа опустила руку за диван и достала оттуда перевязанную тесемкой папку. — Вот они.

Мистер Брукнер взял папку у нее из рук и опустился в широкое викторианское кресло. Он положил папку на ковер у своих ног и длинными чуткими пальцами развязал тесемку.

За долгие годы работы экспертом Рой Брукнер приобрел своеобразный иммунитет и одинаково спокойно относился как к удачным, так и к неудачным своим визитам. Он привык даже к самым кошмарным поворотам. Классической такого рода была история, приключившаяся с маленькой старой леди, которая в один прекрасный день — быть может, впервые в своей жизни — обнаружила, что ей не хватает денег, и решила продать свои наиболее ценные сокровища. Фирма «Бутби» была извещена о ее намерениях, Рой Брукнер договорился о встрече и проделал довольно долгий путь, чтобы увидеть сокровища. А в конце дня ему пришлось исполнить пренеприятную обязанность — сообщить леди, что картина не принадлежит кисти Лансира, китайская ваза никоим образом не эпохи Миня, а печать из слоновой кости, которая, как полагала леди, принадлежала Екатерине Медичи, никак не могла ей принадлежать, поскольку изготовлена в конце девятнадцатого века; и, таким образом, все эти вещи не представляют никакой ценности.

Миссис Килинг — не маленькая старая леди, и она — дочь Лоренса Стерна, но, даже имея в виду это обстоятельство, Рой Брукнер открывал папку без особых надежд. Он не представлял, что может там найти, но то, что обнаружил, было столь поразительно, что он не поверил своим глазам.

Этюды, сказала Пенелопа Килинг, но она не уточнила какие. Это были этюды, написанные маслом, на холстах с неровными краями, с тронутыми ржавчиной вмятинами от кнопок, которыми их прикалывали к подрамникам. Один за другим, не спеша, мистер Брукнер брал их, в полном изумлении рассматривал и откладывал в сторону. Краски не поблекли, этюды были легко узнаваемы. С нарастающим волнением он стал составлять в уме список: «Душа весны», «Свидание», «У источника», «Морской бог», «Террасные сады»…

Точно гость во время обильного пиршества, мистер Брукнер почувствовал, что уже насытился, и остановился. Он сидел все так же, на краю кресла, спокойно опустив руки между колен. Стоя возле камина, Пенелопа Килинг ждала его суждения. Он поднял голову и посмотрел на нее. Мгновение-другое они молчали. Но выражение его лица сказало ей все, о чем она хотела узнать. Пенелопа улыбнулась, улыбка зажгла ее темные глаза, и на какое-то мгновение Рой Брукнер увидел ее такой, какой она была когда-то — прелестной молодой женщиной. Словно и не было всех прожитых лет. И он подумал вдруг, что если бы они встретились тогда, в молодости, то, наверное, влюбился бы в нее.

— Откуда они взялись? — спросил он.

— Двадцать пять лет пролежали в моем платяном шкафу.

Он нахмурился:

— Но где вы их нашли?

— В мастерской отца, в саду нашего дома на Оукли-стрит.

— Кто-нибудь еще знает об их существовании?

— Не думаю. Мне только кажется, что мой сын Ноэль начал подозревать об их существовании. Что его на это натолкнуло — не знаю. Но я не уверена…

— Почему вам так показалось?

— Он их искал, перерыл весь чердак. И очень разозлился, когда ничего не нашел. Но искал он явно что-то определенное, в этом я не сомневаюсь. Видимо, эти этюды.

— Скорее всего, он представляет, сколько они могут стоить. — Мистер Брукнер взял следующий холст. — «Сад в Аморетте». — Сколько всего этюдов?

— Четырнадцать.

— Они застрахованы?

— Нет.

— Потому вы их и спрятали?

— Нет. Я спрятала их от Амброза, не хотела, чтобы он их нашел.

— Амброз?

— Мой муж… — Пенелопа вздохнула. Улыбка погасла, и вместе с ней погас тот трепетный отсвет юности. Она снова выглядела соответственно возрасту, красивая седая женщина, которой за шестьдесят и которая устала стоять. Она отошла от камина и села в уголок дивана, положив руку на спинку. — Понимаете ли, у нас никогда не было денег. В том и был корень зла.

— Вы с мужем жили на Оукли-стрит?

— Да, после войны. Войну я провела в Корнуолле, с маленькой дочерью на руках. Потом в Лондоне во время налета погибла Софи, это моя мать, и мне надо было ухаживать и за отцом тоже. И он отдал мне дом на Оукли-стрит… и… — Она безнадежно покачала головой и засмеялась. — Да разве расскажешь в двух словах. Вы ничего не поймете.