Сергей Лойко - Рейс

— Да что вы, Лилия! — Алехин с трудом скрыл свое удивление, потому что с первого взгляда понял, с кем имеет дело. А вот как она поняла, что он понял?

Шествие пенсионерок закончилось, а Алехин все не нажимал на газ. Улица была пуста. Ни людей, ни машин. Окружающий пейзаж все больше напоминал Алехину город-призрак из американских ужастиков про ходячих мертвецов.

Липа помолчала немного и продолжила свой рассказ о том, как «санитарка-звать-Тамарка» осваивала роддом. Вставала в пять утра, чтобы на смену успеть. Приезжала сонная и сразу в палату к новорóжденным.

— А они все орут как резаные, — Липа прижала ладошки к щекам и широко открыла рот, изображая резаных. — Они все в металлических кроватках по периметру палаты, запеленатые такие, как куколки. У них на каждой кроватке — бирочка, на ручке — бирочка, и на шее на веревочке бирочка висит. У покойника бирочка на ноге, а у новорóжденного — на руке. Так что — туда и оттуда, как говорится, с бирочкой. Это чтоб не попутать бэбиков. На всех бирочках одно и то же написано: пол, имя матери, вес при рождении, дата и время. Ну, рождения в смысле.

Дальше Липа в деталях рассказала, как перепеленывала «бэбиков» ровно шесть раз в сутки.

— Надо всем попы помыть, марганцовкой пупы обработать, а потом разложить на поднос такой на колесиках и мамашкам развезти по палатам на кормление.

Детей Липа укладывала «по нескольку штук» на одну каталку. На ней стояли пластиковые ячейки, куда она их «лóжила» по одному.

— Пока мамашки кормят, я бегом взад. В палату. Грязные пеленки вынести в стирку. Все в какашках и писюшках. Потом чистые постелить, полы помыть. Шесть раз в сутки мыла, как моряк палубу. Да, у меня моряк был знакомый, хотя какой он, на фиг, моряк. Просто пришел из армии со флота, ну, дембельнулся, так? В форме с лентами такой ходил целый год, пока пьяный под трамвай не попал. Так вот он говорил, у него сверкала, как у кота яйца. Ну, палуба, в смысле, сверкала то есть. Я не знаю, как у кота сверкают, у меня кошка, но полы у меня сверкали. Это точно. Так привыкнешь тереть, что ночью просыпаешься, а руки сами — туда-сюда. Только еще раком встать.

Липа засмеялась и взмахнула руками, словно застеснялась сказанного. Глаза заблестели. Ей было и смешно и горько это вспоминать, словно не с ней было.

— Да, кому расскажи, не поверят, — вытерла слезы Липа. — Самое ужасное было не это, а когда рождались мертвые бэбики или при родах умирали. Или после родов сразу в интенсивной терапии. В палате, в смысле. Их нужно было завернуть в пеленки и положить в морозильную камеру. А потом с нашим неонатологом Лилией Петровной Самофаловой ехали на больничной машине с этими трупиками в морг, на вскрытие. Я это так ненавидела — прямо жуть!..

Липа замолчала и уставилась в окно. Алехин надеялся, что эта ужасная тема закрыта, и он скоро забудет о том, что его девочек ни на какое вскрытие не возили — нечего было везти… Но, помолчав с минуту, Лилия продолжила рассказ:

— Еще для меня кошмаром конкретным было выносить мусор с абортария. Ну, там ручки-ножки. Сроки беременности разные. Если срок большой, то плод сформирован. Ну, там с ручками и ножками. Значит, в матку вводят специальные крючки и содержимое выскабливают. И плод разрывается. Отдельно ручки. Отдельно ножки.

Проехали еще два квартала. Мимо какого-то сгоревшего стадиона с почерневшими от сажи стенами с колоннами. Сильнее всего на свете сейчас Алехин хотел, чтобы она заткнулась. Чтобы подавилась чем-нибудь. Или просто закашлялась. Липа продолжала:

— Упаковывают мусор и выносят с отходами из кухни на помойку. А там больничные собаки с крысами между собой дерутся, кому что. Я плакала все время. А когда приходила на работу, то среди новорóжденных выбирала себе любимчика и пеленала его, как своего. Ну а потом, как в кино, как в сериале, — фотограф один, там друг его, значит, фотосессия, эскорт и — пошло-поехало…

Алехин остановил машину. Выбежал. Согнулся. Его жилистое тело дернулось пару раз. Блевать было нечем. Он опустился на одно колено, оперся рукой о землю. Подумал, хорошо, если дети и Лена погибли в воздухе. Распались на тысячи мельчайших кусочков. На атомы и молекулы или как там это называется. А вдруг они долетели до земли? Пусть даже мертвые?..

Липа вышла из машины, подошла к нему. В этот момент они услышали истошный женский крик:

— Военный, военный, помогите! Помогите!..

Возле помойки с тремя переполненными, даже на расстоянии зловонными мусорными баками несколько женщин склонились над чем-то, стеная и причитая. От их криков Алехин пришел в себя. Поднялся, вместе с Липой подошел к ним и отодвинул рукой чью-то загораживавшую обзор спину.

На тротуаре на спине лежала девочка лет десяти. Ее безжизненное лицо было бледное, как восковая бумага, платье, все в темных пятнах, измято и порвано, ноги окровавлены выше колен. Она была мертвая.

«Не может быть! — словно током ударило бывшего опера по прозвищу Бульдог. — Этого, б…дь, не может быть!»

Подполковник Сергей Алехин почувствовал, как по хребту снизу вверх стремительным ручьем пробежала ледяная волна.

Правый глаз девочки — открыт. Он был похож на перегоревшую лампочку от карманного фонарика. На месте левого зияла черная, кровавая дыра.

Ближе к вечеру потрясенные и вымотанные Алехин с Липой добрались до Ворошиловки — как называли дончане Ворошиловский район, облюбованный для проживания местными олигархами, ментами, бандитами и прочими власть имущими.

Бóльшую часть пути они молчали. Да и о чем было разговаривать после всего пережитого. Там на проспекте, не дождавшись вызванных еще до их появления милиции и «скорой», они завернули тело девочки в одеяло, принесенное одной из женщин, и сами отвезли его в городскую клиническую больницу № 2. К ним вышел толстый мужик в камуфляже и с рацией в нагрудном кармане. Сказал, что дежурная бригада на операции и принять тело некому. И чтобы они либо дожидались, пока освободятся врачи и составят акт, либо оставили труп и свои паспортные данные. Алехин не хотел светиться, и непонятно, чем бы все это закончилось, если бы не Липа. Одно только произнесенное ею магическое слово — точнее, фамилия — мгновенно разрядило ситуацию. Охранник принял труп, сам написал расписку и, пожелав счастливого пути, провожал взглядом удаляющийся «Патриот», записав на всякий случай номер.

Уже на подъезде к месту картина, открывшаяся Сергею, ошеломила его. Он ехал на войну, а приехал в Изумрудный город.

Ни в Беверли-Хиллз, ни под Москвой, в крутой Барвихе, не видывал он подобных замков. А белкинский, напротив которого остановились, вообще выглядел как средневековая крепость, раскинувшаяся на добрых полутора гектарах, опоясанная великой китайской стеной из розового камня, к которому вела вымощенная желтой плиткой подъездная дорога. Весь этот замысловатый Диснейленд возвышался над здешним nouveau riche ландшафтом с остроконечными черепичными крышами, зубчатыми стенами и диковинными растениями, в том числе банановыми пальмами и сбросившими кору платанами, и виден был отовсюду. Над воротами красовались три гигантские буквы «К», окаймленные, как новогодние елки, сотнями не выключенных с ночи лампочек.