Сергей Лойко - Рейс

Он уже доедал вазочку варенья, когда Валерий вернулся в кухню, встал у него за спиной и спросил:

— Егорчик, почему ты меня ненавидишь? Что я не так делаю?

Мальчик не отвечал.

— Прости меня, — Валерий наклонился над ним и положил обе вонючие руки ему на плечи. — Я очень люблю тебя и твою маму… Правда, очень люблю. Мы накопим денег и купим большую квартиру, и все будет хорошо. А летом втроем поедем на…

Егор так и не услышал, куда они поедут летом втроем, потому что, схватив ложку, развернулся и со всего маху воткнул ее Валерию в глаз.

Тот отскочил, рухнул на пол, с криком вырвал ложку из глаза, обхватил голову руками и засучил ногами, вертясь на полу от боли. Егор приволок из угла круглый увесистый камень, каким мама придавливала квашеную капусту в ведерке, нагнулся и бил Валерия камнем по голове, бил, пока тот не затих.

Когда мама вернулась домой, Валерий был мертв. Она не проронила ни единой слезинки. Ни слова не говоря, вызвала милицию и собрала необходимые вещи. Перед тем как приехал наряд, она строго-настрого велела Егору говорить, что его не было дома, когда это случилось. Мать взяла вину на себя и отправилась в лагеря на шесть лет за непредумышленное убийство.

Егора приписали в областной детский дом имени Н. К. Крупской для трудных подростков. За высоким железным забором в сосновом бору рядом с городком Медное. Переселяясь в интернат, из своей квартиры он забрал с собой только десертную ложку.

В детдоме его невзлюбили с самого начала. Все детдомовцы выросли без родителей, а он был чужаком, пришельцем из другого мира. Его били нещадно. Воспитатели не обращали на это никакого внимания. Однажды он попытался сбежать оттуда. Милиция поймала его, как водится, на вокзале и, даже не выслушав, вернула обратно. В ту же ночь старшие мальчики связали его, заклеили рот скотчем и изнасиловали. Сказали, что ночью подушкой придушат, если стуканет воспитателям.

Следующая попытка побега была еще более неудачной. Перелезая через забор, он оступился и напоролся глазом на острую железку. В больнице глаз удалили. Когда он вернулся в детдом, то так и ходил в очках с заклеенной черной изолентой глазницей, как пират. Его больше не трогали, а просто не обращали внимания, сторонились, как чумного.

Он тайно влюбился в одну рыжую девочку на пару лет старше его и однажды, не выдержав, подошел к ней на перемене. Она стояла во дворе за углом и курила с двумя другими девчонками. Он протянул ей две веточки сирени, которые сорвал тут же во дворе.

— Иди на х…й, урод, пока п…дюлей не получил, — сказала рыжая красавица и бросила ветки ему в лицо под смех своих подружек.

Так он и жил в этой тюрьме, опущенный и презираемый всеми, пока мать, освободившаяся через три года по УДО, не забрала его домой.

Покидая детдом, он ничего не взял с собой из того нехитрого имущества, которое у него там за эти годы скопилось. Только ложку — ту самую, десертную, с выдавленным на ручке клеймом: «Сталь нерж. Ц. 22 к.»

— Долго рассказывать, Алехин, — улыбнулся одним оскалом Сыромятников и замолчал.

Он подошел к умывальнику, поднял с пола большой таз с выщербленной эмалью, вернулся назад и поставил его Алехину под ноги. Сергей попытался связанными ногами оттолкнуть таз, но силы оставили его. Сыромятников надел на руки медицинские перчатки бледно-салатового цвета. Натягивал их на пальцы, казалось, всю жизнь. Потом вытащил из кармана что-то завернутое в целлофан. Это была заточенная, как бритва, стальная десертная ложка.

— Все, все, Сереженька, уже немного осталось, — прошептал маньяк. — Чуть-чуть придется потерпеть. Будет немножко больно. Но до свадьбы заживет.

Он поднес руку к лицу Алехина и, проведя холодным металлом по его губам, щеке и виску, очертил петлю вокруг его левого глаза. И улыбнулся.

Где-то неподалеку заухала артиллерийская канонада. Пол в доме закачался. Алехин понял, что время его истекло, а он так ничего и не придумал.

— Ты знаешь, мент, я даже не буду заклеивать тебе рот. Твой крик никто не услышит, — Офтальмолог осторожно надавил заостренным краем ложки на угол левого глаза возле переносицы.

Алехин дернулся от боли, инстинктивно прикрывая глаз.

— Прости, что без наркоза, — Офтальмолог пальцами левой руки стал растягивать веки Алехина. — Иначе, дружище, будет не в кайф ни мне, ни тебе.

В этот момент из соседней комнаты раздался громкий стон, переходящий в утробное мычание, будто связанная девушка начала задыхаться.

— Подожди здесь, — маньяк опустил руку. — Не уходи никуда. Мы еще не кончили. По крайней мере, я… Сейчас вернусь.

Джейн почувствовала, что веревка на запястье правой руки начинает давать слабину. От постоянного движения скотч тоже набух, как чешуйчатая кожа змеи перед линькой. У Офтальмолога больше не было при себе его любимой Scotch® Stretchable Tape. А отечественная упаковочная лента не имела стягивающего или удушающего эффекта при напряжении. «Сейчас немножко отдохну и добью ее», — решила Джейн, замерев и пытаясь отдышаться через нос. Ее запястье уже кровоточило ручейком. Тяжелые капли падали на пол. Если маньяк сейчас придет, все пропало. Он все поймет.

— Офтальмолог! — собравшись с силами, крикнул Алехин вдогонку Сыромятникову.

— Простите? — маньяк остановился в дверях и обернулся. — Вы мне?

— Вам, вам. Кому же еще.

— Как вы меня назвали? — Офтальмолог сделал шаг в сторону Алехина. — Я даже не заметил, как мы перешли на «вы». Обычно наоборот бывает.

— Офтальмолог. Это ваша оперативная кличка.

— Почему?

— Догадайся с трех раз.

— Ах, да, конечно! — засмеялся маньяк, подойдя ближе. — Как я сразу не додумался. Оф-таль-мо-лог! Остроумненько! Ничего не скажешь. И кто такой остроумный это придумал?

— Я.

— Так ты, выходит, мой крестный, Алехин! Рад познакомиться. За это стоит выпить.

— А что у тебя есть?

— В машине водка. Но она теплая, если не горячая. Тебе может с сердцем стать плохо, полковник. Или все еще подполковник? Мы не можем так рисковать твоим драгоценным здоровьем.

— Так что же мы будем пить?

— Как насчет чайку? Горяченького еще? Только не уверен, что понравится.

— Почему нет? У меня во рту пересохло.

— Да многие этот чай на дух не переносят. Китайский. «Лапсанг сушонг» называется. Его бы хорошо с лимончиком или еще лучше с лаймом, но тут, на Донбассе, они все никак не поспеют.

Название чая показалось Алехину знакомым. Офтальмолог наполнил кружку до краев. Поднес ее к губам Алехина. Тот сделал жадный глоток и сразу вспомнил, где и когда пил его. И как за чаем «с дымком» доктор Глушаков поведал ему о… Алехин осекся на полумысли. Ему показалось, что он думает вслух.

— Действительно, вонючий, — сказал он. — Так носки пахнут, если дня три не снимать.