Борис Кригер - В Бездне

В свою очередь, члены семьи тоже заявляли, что любят меня. Любят, но ненавидят всё, что связано со мной, — моё священство, моё творчество, мой дом, библиотеку, моих друзей, бизнес, моё прошлое, настоящее и будущее — всю мою жизнь.

В этой ситуации взаимные обвинения в нелюбви не имеют никакого смысла. Конечно, если применить светские мерки, я кажусь безумным фанатиком: пустил к себе наркоманов, разрушил дом. А если оценивать по меркам христианства, то как же поступать иначе? Разве можно проповедовать одно, а совершать другое? Как может уживаться любовь к ближнему вместе с лютой ненавистью к нему?

В этом и есть наше с тобой различие, Эльза: я не могу жить, когда меня раздирают противоречия, а ты даже не замечаешь этих расхождений и несоответствий.

По твоему мнению, я сделал всё это, чтобы довести ситуацию до абсурда и тем самым сбросить с себя бремя семьи. По твоим словам, я использовал христианство, чтобы наносить им удары тебе по голове, доводя все предписания до буквального исполнения: «Раздай всё, возьми крест и следуй за мной». Я создал для тебя невыносимые условия существования, приводил в дом наркоманов, алкоголиков, сумасшедших, подвергал тебя и ребёнка опасности. Я будто сошёл с ума; но в действительности совершал эти действия намеренно и целенаправленно, чтобы избавиться от жены.

Конечно, можно принять к рассмотрению и такой вариант. По твоему мнению, во мне никогда не было веры, я просто уцепился за православие как за средство освобождения себя. Но зачем нужно было выбирать такой сложный, долгий путь длиной в девять лет? Путь страданий, лишений, ощущения себя абсолютным идиотом? Наверное, это всё-таки была настоящая вера.

Не зря апостол Павел говорил, что вера наша для эллинов — безумие, а для иудеев — соблазн. Наша вера — безумие. Нужно либо придерживаться её, либо вообще не ступать на этот путь.

Но что тут можно поделать? Трудно представить себе более пошлого положения, чем то, в котором оказался я. Наверное, поэтому католическим священникам запрещено жениться. Ведь семья — это всегда своеобразная группка людей, тянущая всё себе в коробочку, откладывающая только для себя, неспособная на самопожертвование. И как бы православные ни клеймили и ни ругали католиков, видимо, те приняли правильное решение о безбрачии своего священства.

Теперь ты освободилась от меня и теперь ты — солнце в своей вселенной. Если говорить о власти, то ты её получила сполна. Отныне всё исходит и возвращается к тебе. Сейчас ничто не мешает тебе жить так, как ты считаешь верным. И я не буду критиковать плоды этой жизни, хотя они весьма очевидны. Младший сынишка увлекается играми, где чудовища вырывают друг другу сердца, а старший посещает психиатров, и живёте вы в таком же районе среди наркоманов и их детей — мало что изменилось! И это только то, что мне известно. О том же, что от меня сокрыто, мне остаётся только догадываться.

Казалось, что между нами никогда в полной мере не было понятия «вместе», понятия «мы». Другие пары переживали войны, голод, тюрьмы, концлагеря, эпидемии, нашествия инопланетян — что угодно и при этом оставались вместе. Тебя же сломила обыкновенная зависть к тому, что другим незаслуженно хорошо в твоём доме. Ты сама говорила о себе в минуты прозрения: «Я разрушила нашу церковь! Я старая завистливая дура!».

Для меня ты и дети составляли стержень моего существования. И когда я лишился его, жизнь потеряла всякий смысл.

А ты всегда блюла некий собственный интерес, мало мне доступный, непонятный. Богомолочка! Не зря ту пакостную козявку назвали самкой богомола. Вот ты и загрызла своего самца.

Ты вышла победителем в войне, которую я не вёл. Я не боролся и не жаждал власти. Просто кто-то должен был что-то делать. И этим кем-то всегда оказывался я. Я делал всё, но только не воевал с тобой. Нетрудно выиграть, когда противник не нападает и не оказывает сопротивления. За исключением нескольких приступов бешенства, которые можно пересчитать по пальцам, я не сделал ничего дурного — так, немного покричал в телефонную трубку да написал дюжину сердитых стихов. Произошло это в момент, когда твои действия и слова стали настолько вопиющими, что никакое ангельское терпение не помогло бы их выдержать. Даже когда я тщетно пытался спасти церковь и нужна была твоя подпись, ты по-прежнему блюла свою пользу.

Впрочем, всё равно, после того как ты переступила порог нашего дома и ушла, уже ничего нельзя было изменить. Все мои усилия были напрасны. Также я отчётливо понимал, что и остановить тебя мне не удастся.

Договариваться с тобой было бесполезно. Ты бы обманула меня и, приблизив, добила бы окончательно. И ты это знаешь.

Вера и любовь несовместимы с лицемерием. Ты обвиняешь меня во лжи, но я говорю то, что думаю, — до самой подноготной, самой правдивой сути. Я же не обвиняю тебя ни в чём и не надеюсь на суд Божий. Тот, кто так несправедливо поступил со мной при жизни, вряд ли рассудит лучше после смерти. Да, и хороша ложка к обеду.

Любовь делает человека слабым, но в то же время и сильным; беззащитным и в то же время защищённым.

Беззащитным — оттого, что человеку всегда есть о чём беспокоиться — о предмете своей любви. Любящему человеку всегда есть что потерять. Защищённым — потому что у человека всегда есть тот, кто все свои молитвы и заботы обращает ему на благо.

Человеческий разум оправдает и объяснит что угодно. Поэтому ни оправдания, ни объяснения не имеют никакой ценности. Ещё меньше смысла несут слова о любви и желании примириться в то время, как действия говорят совсем о другом.

Я никак не ожидал, что ты так поступишь со мной. Конечно, в ответ мне тоже следовало совершить неожиданные для тебя поступки, и я сделал это. Но если все твои действия оказались направлены против меня, то я всего лишь пытался сохранить свою жизнь и построить её заново.

Отсутствие любви делает человека неуязвимым и совершенно беззащитным.

Неуязвимым — потому что нечего бояться потерять; беззащитным — потому что незачем жить.

Старшему сыну Джейку тоже было что сказать Герберту:

— Какой бы ты ни решил сделать следующую главу своей жизни, знай, что ты остаёшься моим отцом. Если ты объявишь себя банкротом, найдёшь работу на полную ставку и запишешься на приём к психиатру, я помогу тебе снять квартиру и купить подержанный автомобиль. В противном случае будь осторожен и знай, что в моём сердце нет ненависти к тебе. Мне жаль тебя и я тебя люблю.

— Послушай, Джейк, я всю жизнь работал так, как тебе и не снилось, у меня три работы, и помогать мне искать четвёртую не надо. Ты предлагаешь устроить мою жизнь при том, что до сих пор тебе ни разу не удавалось устроить свою! Если всё дело заключалось бы в жилищном вопросе, то это было решаемо! Я не мог жить в трёхэтажном доме только с моей семьёй из трёх человек, зная, что другие нуждаются в еде и приюте. Этот дом я построил для вас. Я надеялся, что вы с сестрой приведёте в него своих супругов, и мы будем жить каждый на своём этаже, но в то же время вместе. Мы с Эльзой нянчили бы внуков, и ей не нужно было бы заводить зверьков, чтобы утолить материнский инстинкт. Тогда не нужно было бы никого приглашать жить в наш дом. Но помнишь, как было в Евангелии? Когда на пир не пришли друзья, хозяин дома позвал бродяг!