Тара Вестовер - Ученица. Предать, чтобы обрести себя

Я очень благодарна всем, кто верил в эту книгу еще тогда, когда она представляла собой лишь кипу отпечатанных на домашнем принтере листочков. Моими первыми читателями были доктор Марион Кант, доктор Пол Керри, Энни Уайлдинг, Ливия Гейнэм, Соня Тейх, Данни Алао и Сурайя Сидхи Сингх.

Мои замечательные тетушки Дебби и Энджи вернулись в мою жизнь в самый важный момент, и их поддержка много для меня значила. Я буду вечно благодарна профессору Джонатану Стейнбергу за то, что он всегда верил в меня. Он нашел для меня безопасную гавань как в эмоциональном, так и в практическом смысле слова, где я смогла написать эту книгу. И я бесконечно благодарна моему дорогому другу Дрю Мичему.

Я сделала ряд сносок, чтобы отметить воспоминания, которые отличаются от моих. Сноски, связанные с двумя историями – ожогом Люка и падением Шона, – особенно важны и требуют дополнительных комментариев. В обоих случаях расхождения весьма многочисленны и разнообразны. Взять хотя бы ожог Люка. Все, кто находился там в тот день, либо видели тех, кого не было, либо не видели тех, кто был. Отец видел Люка, а Люк видел отца. Люк видел меня, но я не видела отца, а отец не видел меня. Я видела Ричарда, и Ричард видел меня, но Ричард не видел отца. Ни отец, ни Люк не видели Ричарда. Как разобраться в этой карусели противоречий? В конце концов, когда все голоса услышаны и музыка остановлена, можно сказать одно: в тот день все видели Люка.

Падение Шона с палеты еще более загадочно. Меня там не было. Я рассказываю об этом по свидетельствам других, но я уверена, что все было именно так, потому что на протяжении многих лет именно так мне все рассказывали многие люди. И Тайлер тоже слышал ту же историю. Он запомнил ее так же, как и я, и рассказал мне спустя пятнадцать лет. Так я и включила ее в книгу. А потом появилась другая история. Никто ничего не ждал. Вертолет вызвали сразу же.

Я бы солгала, если бы сказала, что это неважно, что важна лишь «общая картина», которая неизменна, хотя детали могут отличаться. Эти детали важны. Мой отец либо послал Люка на гору одного, либо нет. Он либо оставил Шона на солнце с серьезной черепно-мозговой травмой, либо нет. Из этих деталей складывается образ отца – и он разнится. Я не знаю, чьим рассказам о падении Шона верить. Более того, я не знаю, чьим рассказам об ожоге Люка верить, а ведь я там была. Я могу вернуться к этому моменту. Люк лежит на траве. Я оглядываюсь по сторонам. Рядом никого нет. Я не вижу тени отца. В моих воспоминаниях его нет. Его там нет. Но в воспоминаниях Люка он там, он осторожно опускает его в ванну и дает гомеопатическое средство от шока. И это все меняет – нет, не мои воспоминания, но мое понимание. Все мы гораздо сложнее тех ролей, которые нам отведены в историях, рассказываемых другими людьми. Это особенно чувствуется в семьях. Когда один из братьев впервые прочел мой рассказ о падении Шона, он написал мне: «Не могу представить, чтобы отец набрал 911. Шон должен был сначала умереть».

Но, может быть, это было не так. Может быть, услышав, как треснул череп сына, увидев на бетоне осколки костей и брызги мозга, наш отец стал не тем человеком, каким мы всегда его считали и каким видели спустя много лет. Я всегда знала, что отец любит своих детей, и любит сильно. Я всегда верила в то, что его ненависть к врачам была сильнее этой любви. Но, может быть, я ошибалась. Может быть, в тот момент, в момент настоящего кризиса, любовь победила страх и ненависть. Может быть, настоящая трагедия в том, что он остался жить в нашей памяти, моей и брата, таким, потому что его поведение в тысячи других моментов – мелких драм и легких кризисов – заставило нас запомнить его в этой роли. Мы поверили, что, если упадем, он нам не поможет. Нам нужно сначала умереть.

Все мы гораздо сложнее тех ролей, которые отводятся нам в историях. И ничто не убедило меня в этом лучше, чем работа над воспоминаниями. Я постаралась описать на бумаге людей, которых люблю, рассказать о них в нескольких словах. Но это невозможно. Я постаралась сделать все, что было в моих силах: рассказать не только ту историю, что я запомнила, но и другую. Историю летнего дня, пожара, запаха горелой плоти – и отца, который помогает сыну спуститься с горы.

Тара Вестовер родилась в Айдахо в 1986 году. В 2008 году она окончила университет Бригама Янга со степенью бакалавра, а впоследствии, получив стипендию Гейтса, продолжила обучение в Кембридже. В 2009 году Тара окончила Тринити-колледж в Кембридже со степенью магистра философии, а в 2010 году прошла курс в Гарварде. Она вернулась в Кембридж и в 2014 году получила степень доктора исторических наук. Перед вами ее первая книга.

tarawestover.com

Facebook.com/TaraWestoverLit

Twitter: @tarawestover

Кроме моей сестры Одри: в детстве она сломала руку и ногу, и ей пришлось наложить гипс.

Хотя все знают, что мои родители долго жили без телефона, никто не может вспомнить, когда именно он появился. Я спрашивала у братьев, тетушек, дядьев и двоюродных сестер, но так и не могу точно назвать время, так что приходится полагаться на свои воспоминания.

Написав главу, я все же поговорила с Люком. Его воспоминания отличаются от моих и Ричарда. Он запомнил, что отец привез его домой, дал ему гомеопатическое средство от шока, а потом положил в ванну с холодной водой и уехал бороться с пожаром. Это противоречит и моим воспоминаниям, и воспоминаниям Ричарда. Но, возможно, память нас подводит. Может быть, я нашла Люка одного в ванне, а не на траве. Но всем это кажется странным: как же Люк мог оказаться на газоне с ногой в мусорном баке?

Я описываю падение Шона так, как рассказали мне тогда. Тайлеру рассказали то же самое. Детали большей частью взяты из его воспоминаний. Пятнадцать лет спустя многие вспоминали это иначе. Мама говорит, что Шон стоял не на палете, а на рычагах погрузчика. Люк помнит палету, но вместо арматуры вспоминает металлическую дренажную трубу без решетки. Он говорит, что Шон упал с двенадцати футов и, придя в сознание, повел себя странно. Люк не помнит, кто набрал 911, но говорит, что это были рабочие с соседней мельницы. Ему кажется, что кто-то из них позвонил сразу же, как только Шон упал.

Я спросила Дуэйна об этом через пятнадцать лет. Он не помнил, что был там. Но в своих воспоминаниях я отчетливо вижу его лицо.

Возможно, я ошибаюсь на день-другой. Как вспоминали те, кто был там, хотя отец сильно обгорел, реальная опасность для жизни возникла на третий день, когда началось рубцевание и он не мог дышать. Состояние его ухудшалось из-за обезвоживания. Именно тогда они стали опасаться за его жизнь, и сестра позвонила мне. Я ее не поняла и решила, что взрыв произошел накануне.