Каталин Флореску - Человек, который приносит счастье

— Дед тоже не забыл, по словам моей матери.

— Когда же он все это рассказал вам, если стал таким молчаливым?

— В перерывах между поездами метро. Дом, где мы жили, не снесли только потому, что так близко к Манхэттенскому мосту все равно нельзя построить ничего нового. Поселившись там, мы обнаружили на стенах газеты начала века вместо обоев. У нас было две комнаты. В дальней мать спала и принимала клиентов, а в передней спали мы с дедом. После окончания телепрограммы я всегда помогал ему встать с коляски и переодеться. Его мучили сильные боли. Дед спал на раскладном диване, а я на полу, на тоненьком матрасе. В начале шестидесятых, когда мне было лет двенадцать-тринадцать, он вдруг заговорил. Когда над нами с грохотом проезжал поезд, он умолкал. Думаю, он хотел все это рассказать хоть кому-то, пока не умер.

— Это у него вы научились так живо рассказывать? — Я пожал плечами. — Отчего его мучили боли? Что с ним случилось?

— Про это у меня тоже припасена история… После смерти бабушки дед больше не мог хорошо петь. Он пробовал работать поющим официантом в «Фельт-мансе» на Кони-Айленде. Ресторан был солидный, с немецким пивным садом. Дед разносил по столам хот-доги, жареную свинину и пиво и при этом пел. Но его пение всегда нагоняло тоску на гостей, которые приезжали на Кони-Айленд развлечься. Голос его постепенно слабел, и в конце концов его стали освистывать. Тогда дед попробовал петь в притонах, где его почти никто не слушал, потому что все были заняты выпивкой и продажными дамами. Но и для этого он уже не годился. Хозяева заведений после первого же вечера подзывали его к себе, расплачивались и увольняли. «Ты либо нагоняешь на клиентов тоску, либо отпугиваешь их», — говорили они. Он пытался петь даже в мелочной лавке «Оазис» на Вашингтон-сквер. Лавочник нанимал певцов, чтобы привлечь покупателей, но у деда, очевидно, это так плохо получалось, что уже на второй день лавочник выволок его на улицу за воротник. «Молодой человек, что ты видишь вон там, справа, на краю площади?» — спросил он. — «Деревья, сэр». — «А ты знаешь, что раньше на них вешали городских преступников? Палач жил тут, прямо в этом доме. Если ты еще раз сюда явишься, я самолично вздерну тебя на одном из этих деревьев! А теперь убирайся». В конце концов он уже не мог найти совсем никакой вокальной работы. Но и он обрел покой. Вам интересно где?

— А вам обязательно сразу рассказывать целую историю, да? Или история, или вообще ничего.

— Иначе какой тогда смысл отвечать?

— Например, чтобы рассказать что-нибудь о себе.

— Но я и так говорю о себе. Вы что, не понимаете? Это же мой дед.

— Ну давайте послушаем.

«В тридцатом году дед с дочкой поехал на Кони-Айленд. В то чудное воскресенье моя мама, которой тогда было лет девятнадцать-двадцать, хотела наконец прокатиться на «Циклоне». «Циклон» был королем русских горок. Кстати, он все еще стоит на том же месте. Полмили в длину и восемьдесят пять футов в высоту, наклон в пятьдесят восемь градусов, максимальная скорость тележки шестьдесят миль в час. Дед стоял в нерешительности перед кассой, так как пятьдесят центов в те трудные времена были немалыми деньгами. Он уже несколько месяцев сидел без работы и едва сводил концы с концами. Довольно часто они с мамой голодали, но и соседям, и всем их знакомым тоже приходилось туго. Мама только недавно устроилась в дансинг, где требовались “такси-партнерши” — девушки для танцев с клиентами за деньги. Конечно, и мама, и дед понимали, что часто речь идет не только о танцах, и дед попытался ее удержать, но она вырвалась и крикнула: “С меня хватит! Я не хочу больше голодать и думать, не выкинут ли нас завтра на улицу!” И зашла в дансинг прямо через главный вход. Вы еще помните Паскуале?» — «Боксера-неудачника? Швейцара?» — «Именно. Значит, стоит дед перед кассой, и тут к нему подходит человек, которого он не сразу узнаёт. Паскуале крепко обнял деда сильными ручищами, как будто тот Новый год, когда они виделись в последний раз, наступил только вчера. Потом итальянец отступил на пару шагов, оглядывая деда.

— Ты плохо выглядишь, — сказал он. — Но кому сейчас хорошо? Что ты тут делаешь?

— Дочка хотела выбраться за город.

— У тебя есть дочь? Так где же она?

— Да только что здесь была, — смущенно ответил дед.

— Судя по виду, работы у тебя нет? — предположил Паскуале.

— Сейчас нет, но я что-нибудь найду.

— У меня есть кое-что для тебя. Надеюсь, ты не боишься высоты?

— Пока не замечал такого за собой, — осторожно сказал дед.

— И еще пить нельзя.

— Что же это за работа такая?

— Вчера смотритель свалился с высоты. Всю ночь пьянствовал.

— Но я в этом ничего не понимаю.

— Я тебе все покажу.

Так дед стал смотрителем знаменитого “Циклона” и приобщился к его славе — на пятнадцать лет. Он всегда находил несколько минут, чтобы задержаться там, наверху, посмотреть вдаль, выкурить папироску, одним из первых в городе поприветствовать восход солнца или прибытие очередного корабля с мигрантами.

“Мальчик мой, в самой высокой точке там восемьдесят пять футов, — говорил дед. — Не сказать, чтобы я достиг каких-то вершин в музыке, но на самой вершине “Циклона” сидел только я. Я был в своем роде звездой. Это был самый захватывающий и самый пугающий аттракцион в своем роде”. Дедушка любил преувеличить.

На первых порах Паскуале каждый день сопровождал деда ранним утром во время долгого обхода всей конструкции аттракциона. Они мало разговаривали, ведь ничего особенно не происходило. Паскуале показал деду, как распознавать следы износа и устранять повреждения. Потом дед стал выполнять работу самостоятельно, и они с Паскуале сменяли друг друга. Лишь когда дед разрешал эксплуатацию аттракциона, открывалась касса для первых посетителей. Он мог закрыть “Циклон” на несколько дней, даже владелец его побаивался». — «А потом произошел несчастный случай?» — «Да. Однажды во время ремонта на верхотуре он увидел, как его дочь целуется с клиентом у всех на глазах. Что она делает на своей танцульке, он проверить не мог, но чтобы на улице, средь бела дня, перед людьми — это ни в какие ворота. Тогда нравы были такие. Дед пришел в ярость, начал спускаться, но поскользнулся на масляной лужице. Он упал с тридцати футов и сломал таз. Помню, когда я был маленький, Паскуале часто заходил к нам, забирал деда и вез его в коляске к реке. Двое стариков, один склонился над другим».

Мы помолчали.

— Уже светает, — сказала ты, — а вы так ничего и не рассказали о себе.

— Вы о себе тоже не рассказали… или о вашей маме.

— Да нечего мне рассказывать. Я ее не знала.

— Но вы носите с собой ее прах.

Ты пожала плечами.

— Вы всегда такая скрытная? — спросил я.