Роман Супер - Одной крови

В день, когда Юле делали компьютерную томографию брюшной полости, я гулял с Лукой на детской площадке недалеко от дома. Там всегда было много детей. Они любили эту площадку из-за множества причудливых аттракционов и спортивных прибамбасов. Лука носился с остальными детьми как угорелый.

Они то висели на канатах вверх ногами, как обезьянки, то скатывались с горки прямиком в глубокую лужу, то набивались в деревянный поезд и отчаянно боролись за право побыть машинистом. Я находился в эпицентре этого прекрасного стихийного детского бедствия, иногда покашливая от поднимающейся пыли.

Лука передвигался по площадке со скоростью космического корабля, и ни одна дурная мысль, намек на страх, ни одно неприятное сомнение не могли бы никогда в жизни за ним угнаться. Зато все это прекрасно прилипало ко мне, как прилипают мухи к клейким лентам, свисающим в сельских продуктовых магазинах с потолка. Один я наслаждался сыном и чудным детским хаосом на площадке. Другой я ни на секунду не забывал о том, что в тридцати минутах ходьбы отсюда моя жена лежит на кушетке и вот-вот узнает, спустились ли мерзкие пораженные лимфоузлы вниз по ее телу, или все-таки решили дать ей чуть больше шансов на выживание. Один я помогаю смеющемуся Луке слезть с турника. Другой я вспоминаю испуганное лицо Юли за несколько минут до того, как она ушла делать трепанобиопсию. Один я разнимаю дерущихся мальчишек. Другой я снова пытаюсь выкинуть из головы мысли о смерти жены, но все равно вижу страшные картины возможного будущего: Юля задыхается от кашля, мучается от боли и просит обезболивающее, жадно и судорожно хватает воздух ртом; из носа у нее торчат страшные трубки, ей внутривенно вводят наркотик, родные бродят по больничным коридорам, ожидая того самого апокалиптического момента, когда ее сердце перестанет биться.

В конце концов это раздвоение личности сводит меня с ума. Я не выдерживаю и впервые в жизни при сыне и других детях разламываюсь на куски, начинаю плакать, реветь, рыдать без остановки, сам как ребенок. От обиды. От боли. От страха. От того, что скучаю по маме. От того, что мама в опасности. И вся наша семья — в опасности. Я больше не мужчина. Я маленький мальчик, которого позже всех в группе забирают домой. Я пацан, который выпил четыре чашки компота из сухофруктов, а через два часа не донес выпитое до туалета, описался у всех на виду в колготки. Я набедокурил, подвел, наврал, не сдержал слово. Я сломал любимую игрушку. Меня покусал соседский пес. Я упал с самоката и порвал одежду, разодрал ладони об асфальт, а вокруг ни одного подорожника. Родители первый раз привели меня в детский сад, и я понял, что мне здесь не очень-то рады. Я сломался. Я боюсь. Я злюсь. Я люблю. Я — ребенок. Такой же, как и вы.

Гам на площадке прекратился. Дети впали в ступор. Плачущего дядю они наверняка не видели еще никогда. Сын подошел ко мне в абсолютной тишине под внимательными и немного испуганными взглядами ошарашенных мальчишек. Лука повис на моей ноге, мяукнул, изображая котенка, и попросил купить чего-нибудь вкусненького.

Мы вернулись к дому. Сидели на скамейке и, дожидаясь возвращения Юли из больницы, ели мороженое. Лука жевал и не переставая рассказывал про свою игрушечную ферму. А потом вдруг перебил сам себя вопросом:

— Пап, почему ты плакал? Разве взрослые плачут?

— Иногда, сынок. Давай только договоримся, что это будет нашим суперсекретным секретом. Ладно?

— Ладно.

— Не рассказывай маме о том, что я плакал. Уговор?

— Уговор.

Мне не хотелось, чтобы Юля знала, что я плакал. Но я не стыдился своих слез. Я боялся показаться — в том числе и самому себе — слабым как раз в тот момент, когда нужно быть чертовски сильным. Самым сильным.

Наша первая большая победа — чистые забрюшинные лимфатические узлы. Компьютерная томография, сделанная в Гематологическом научном центре, ясно показала, что под грудью у Юли все чисто. Пришли новости и от патологоанатома. Результаты исследования костного мозга тоже хорошие. Значит, «другого разговора», который осторожно анонсировала Антонина Андреевна в случае плохих анализов, не будет. Теперь осталось узнать результаты трепанобиопсии и — самое главное — получить результаты биопсии надключичного лимфоузла. То есть узнать точный диагноз. Мы снова засели в очереди, вокруг нас снова десятки, а может, и сотни измученных ожиданием людей.

Напротив нас — как зеркальное отражение — парень со своей девушкой. У него красные воспаленные глаза, руки дрожат. У нее — целое собрание сочинений врачебных выписок. Душно. Близко к полудню. Юля спрашивает у девушки, не нужна ли им помощь:

— Нет-нет, спасибо, все нормально.

— Не похоже.

— Не похоже, но это его обычное состояние.

— Температура?

— 38. Уже около года. Каждый день поднимается, если не сбивать. Но все время же нельзя сбивать. Завтра нам в дорогу, завтра будем сбивать. Сегодня потерпим.

— Откуда вы?

— Из Ростова. Вот наконец-то нас в Москву направили на консультацию. Дома не понимают, что с нами делать. Здесь, впрочем, тоже, кажется, не очень-то понимают.

Нам становится ужасно интересно, что с парнем. Год держится высокая температура. Врачи разводят руками. Дома и в Москве помочь не могут. Что же это? Но, соблюдая приличие, вслух не интересуемся. Девушка видит любопытство на наших лицах и рассказывает сама:

— У него опухоль. Она вроде бы доброкачественная, но живет и ведет себя так, как живут и ведут себя злокачественные.

— Как это так?

— Как бы вам объяснить… Это доброкачественная опухоль, которая маскируется под онкологию. Полный вроде бы бред, да. Но нам так объяснили в Ростове. Объяснили и сюда отправили за подробностями.

— Как это — маскируется?

— За год похудел на пятнадцать килограммов. Температура. Постоянное недомогание. Опухоль медленно растет. Но онкоклеток нет. В Ростовской области таких два случая, включая наш. Поэтому мы здесь.

Рядом с нами женщина в рыжем парике. Достала из сумочки бумажку, написала на ней что-то красной ручкой и протянула девушке:

— Если вам нужно где-то остановиться в Москве, позвоните мне. Меня зовут Жанна. У меня родители из Ростова.

Подошла наша очередь. Мы постучали в дверь и зашли к доктору:

— Здравствуйте, Антонина Андреевна. Это мы.

— Суперы? Заходите, дорогие. Садитесь. Как раз вашу карту принесли минуту назад.

На столе у нее стояло еще больше цветов, чем было. Она листала карту, кивая головой написанному. Еле слышно читала заключения своих коллег, вставляла между их строк свое «да, да», будто разговаривая с текстом. Потом закрыла карту, повернулась к нам, сложила ладони лодочкой, как буддийский монах, и улыбнулась своей широченной улыбкой Чеширского Кота: