Алексей Сальников - Опосредованно [журнальный вариант]

Она не знала, как начать разговор: до этого обо все договаривались Михаил Никитович и Снаруж, а они как-то забыли поделиться тем, каким образом находили клиентов. Не придумав ничего умнее, она подсела к нему на скамейку и тихо спросила: «Болеете?» Он услышал ее, но не отвечал, только лицо его стало еще мрачнее. «А ты с какой целью интересуешься?» — спросил он, даже не глядя на Лену. «Деньги есть?» — прямо спросила Лена. Лицо его несколько закаменело, он медленно и неторопливо развернулся к Лене, затем некоторое время смотрел на нее, прежде чем сказать не без оскорбительной прямоты: «Надеюсь, ты мне предлагаешь то, что я думаю, а не себя». «Ну, то есть я не против совсем, — поправился он, — только не сейчас, не в этом состоянии, знаешь. Мне сейчас не до отжиманий». «Каких отжиманий, ты и онанируешь-то, наверно, с одышкой», — подумала Лена и сама не заметила, как произнесла это вслух. Лицо клиента стало еще более мрачным. «Вообще, кризис, да, — признался он. — Причем во всем сразу. Нет какого-то огонька». Как только он сказал это, Лена ощутила, как стишок положил руку ей на плечо, почти полностью готовый за вычетом нескольких деталей, которые можно было дорисовать уже в процессе. «Блокнот, ручка есть?» — спросила она. Мужчина недоверчиво хмыкнул и достал из нагрудного кармана драный блокнотик, большей частью исписанный, и сразу две шариковые ручки из прозрачного пластика, обе новые, будто купленные недавно.

Добираясь до чистых страниц, Лена невольно выхватила взглядом пару записей: «производственная космоопера», «оператор гомункула», «пенсионерка-попаданец», но тут же забыла про них. Как только она вписала в блокнот две строки:

речь, как длинный товарняк, заслонила от нее шум улицы и блеск трамвайных стекол, сидящего рядом мужчину, возможность того, что рядом будут проходить патрульные милиционеры и обратят внимание на строчащую в блокнотике Лену, заинтересуются: чем это она тут занята, все то, что может произойти потом — то, что даже страшно представить. Текст обрушился на нее, воткнул Лену в середину ночи, а рядом были только: блеск стекла, освещенного светом ночника в купе, слабое отражение в окне ситцевой шторки, подвешенной на шнурке, подстаканник с надписью «Ленинград», в котором действительно находился стакан из тонкого стекла с тонким ободком почти возле самого верха — красным днем и кажущимся совершенно черным ночью. Именно такая кухня была у родителей Владимира, так что если садился возле окна, то почему-то казалось, что ты в поезде: такая высота была у их кухонного окна, такой двор, чем-то похожий на полустанок, поэтому поздно вечером, казалось, что вот-вот заговорит неразборчивый громкоговоритель, затем прокатится по дому лязг тронутых с места, один за другим, вагонов, и двор за окном придет в движение. Закончила Лена сама не помнила как, но суть сводилась к тому, что крапива возле края перрона не похожа одна на другую, а эта та самая крапива и есть, просто она успевает перебежать от полустанка к полустанку, пока пассажир едет.

Справившись с головокружением, Лена заложила страницу со стишком ручкой и передала блокнот новому знакомому. Он прочитал, его заметно качнуло, он не с первого раза спрятал блокнот в карман, ручка выпала и покатилась по асфальту, но он не стал ее подбирать. «Да бог с ней, оставь себе», — сказал он Лене и показал свои дикие от прихода глаза. «Да! Очки, очки…», — сказал он торопливо и тут же вынул из другого кармана пиджака очки с темными стеклами. Оказалось, что он не выпускал пивной банки из левой своей руки, и когда пришел в себя — посидел, откинувшись на спинку скамейки, предложил Лене отхлебнуть, а именно: чуть приподняв банку и посмотрев на Лену, слегка потряс пивом, будто в шейкере его размешивал. «Под алкашку еще мощнее идет», — пояснил он.

«Деньги», — напомнила Лена.

Кошачья улыбка освещала лицо незнакомца, но ее можно было толковать двояко: и как предвестник оплаты за приход, и улыбка от удачно проведенного кидалова. Лена тоже улыбнулась. В случае чего, она теряла не так уж много, любитель же стишков мог остаться без новой дозы. «А мы с тобой еще увидимся? — спросил мужчина. — Просто я продам и притащу больше за этот. Пока больше пяти рублей дать не могу». Он вложил в ее руку пятитысячную купюру. Это было не много, но лучше, чем ничего.

Те еще из них были обоих конспираторы. Следующую встречу Лена и незнакомец договорились провести возле оперного театра, где, как им казалось, много людей, занятых больше своими визави, нежели тем, что происходит вокруг. Незнакомец был наркоман, но почему-то считал, что перейти в разряд барыги ему ничего не стоит, что дело это нехитрое, тем паче — торговля стишками как бы и не совсем была стилистически наркоторговлей, все его знакомые из потреблявших были культурные люди, порой даже не с одним высшим образованием.

Тем прекраснее было его появление возле оперного в таком виде, что Лена опознала нового знакомого только по курточке и ботинкам и голосу, когда он заговорил. Слова он произносил с трудом, потому что рот его был разбит, весь был какой-то залитый зеленкой, неряшливо заклеен слева вертикальной полоской пластыря, шевелившейся при беседе. Смотрел он на Лену тоже с трудом: ему мешал лиловый, по краям переходящий в желтоватый, отек на переносице и вокруг глаз, внешний край левой брови выглядел так, будто его терли мелкой теркой. Вообще, по тому, что лицо незнакомца было больше помято с левой стороны, можно было заключить, что бил его правша. Правая рука Лениного подельника была в гипсе. «Ты на лицо не смотри, — сразу же стал объяснять незнакомец, причем в голосе его было то покряхтывание, которое даже не близкой к делам насилия Лене указывало на то, что ее новому товарищу не только по голове настучали, но и намяли бока. — Оно к делу не относится. Это я просто с коллегами по цеху повздорил, скорыми на расправу».

«А вот это, — он поднял гипсовую руку и пошевелил отекшими пальцами, — а вот это да. Это вот отчасти плата за наивность». Лена не стала спрашивать, что случилось, потому что глупо было интересоваться. Незнакомец являл собой наглядное пособие, иллюстрирующее, что нельзя распространять стишки на чьей-то территории, нельзя вот так взять — и начать конкурировать с людьми, которые уже занимались стихосложением и распространением стишков в Екатеринбурге.

«Я, главное, думал, что раз моего поставщика посадили, значит: все. Что хрен где теперь достанешь, и мы теперь с тобой будем звездами, какое-то время заработаем, пока у меня, тем более, кризис творческий, — сказал Ленин подельник. — Оказалось, что ни хрена подобного. Что мне не рады. И ведь продать дали, и вроде все свои, костюмчики, галстучки, слова благодарности, клятвы, что больше никому ни-ни. А тут идешь с пивком по Грибоедова, никого не трогаешь, а тебя закидывают в машину, а потом некий Доза с …балом, как у Грибоедова, по улице чьего имени ты прогуливался, будто сам Грибоедов, из гроба восставший, в каком-то подвале со своими дружками тебе объясняет некрасивыми словами, что ты неправ».