Алексей Сальников - Опосредованно [журнальный вариант]

Плача, она положила руку ему на плечо и подумала, что за все эти десять, да какие десять, двадцать почти лет, они ни разу не дотронулись друг до друга, не обнимались, руки друг другу не пожимали, так только «привет — привет», а Лена и не замечала этого, потому что его слова иногда казались объятиями, радостными, утешающими, да сам чаще всего был как такое объятие сам по себе. И только вот ей пришло это в голову, как девочки, подойдя сзади, молча обняли ее слева и справа и больше уже не отходили, ни когда гроб самоутапливался в металлическом основании под печальную музыку под печальным барельефом на стене, изображавшим некую бессистемную цепь жизни из разновозрастных людей разной степени одетости, а то и вовсе голых, ни когда все двинулись к автобусам, ни в самом автобусе.

«Ничего себе вымахали вы, — сказала сестра, устроившись на сиденье позади, — это сколько вам сейчас, а то я путаюсь». «Неприлично спрашивать», — надерзила Вера, поддавшись общему настроению на пути с кладбища, когда все скорбящие словно выдохнули разом и заговорили каждый о своем. Видимо, они ощутили то же, чем и Лена внезапно прониклась, когда гроб скрылся с глаз — такое светлое чувство, гордость за дядю, что ли, что он до конца прожил достойно, надежду, что подобное что-то будет и с ней, только не очень скоро. «Я про своих-то забываю, понадобилось сказать, в каком они классе, так наугад ляпнула, потом оказалось, что правильно», — сказала сестра. «Нам скоро по шестнадцать», — опередила Аня Веру. «С ума сойти, — изумилась та, удивляясь не их возрасту, а, как и Лена, тому, что она и сама недавно совсем когда-то была вот такой же школьницей — Можно будет в кино ходить, на любой сеанс. Я еще в четырнадцать накрасилась и прошла, только не помню, на какой фильм, только помню, что потом удивлялась, что там криминального такого». «А мне не пришлось проникать, — тоже вспомнила Лена. — Там уже такое время пошло, что всех пускали без разбору». «Буквально да, такой пробел в года два-три, что совсем все поменялось, — сказала сестра, — ну, вроде, не как у вас сейчас. Женя-то, судя по „контакту“, не перебежал к другой». «Попробовал бы, — сказала Вера, — фальцетом бы потом в караоке пел. Он и сейчас здесь, только в другом автобусе».

«Так это вот этот вот шкаф, который возле тебя терся — это Женя, что ли? Я просто по фотографиям не замечала, вы там все сидите как-то нейтрально, — сестра даже закрыла нос и рот на секунду лодочкой из ладоней, настолько восхитилась, кажется. — Это ж надо, какой слонина вырос из такого, помнишь, Лена?»

Лене оставалось только кивнуть, а сестра продолжила: «Он, по-моему, все детство на лесбиянку походил (Аня фыркнула) стереотипную такую, типа „Ночных снайперов“, стрижка такая аккуратная, но с лохматостью специальной, футболки все эти яркие и необычные». «Я ему передам», — пообещала Вера.

Все они тактично замолкли, потому что одновременно вспомнили недавний семейный скандал, когда Вера с боем вырывалась на совместный пляжный отдых с Женей и его родителями куда-то на юг России, а Лена, у которой почему-то разом выключило всяческую толерантность, беспричинно отказывала, потому что даже сама себе не могла объяснить, в чем проблема, а оперировать понятиями «нагота» и «секс» могла у себя в голове, но высказывать это казалось Лене чересчур патриархально, даже, можно сказать, домостройно. Спасали только переписки с Ирой и сестрой, где она отрывалась на всю катушку, сестре писала и Вера, а затем оказалось, что ради мира в семье сестра вела себя совершенно по-иезуитски, а именно: уговаривала Лену отпустить Веру с богом, а Веру убеждала никуда не ехать. Ирина же больше давила на то, что Лена или доверяет своей дочери — или нет. «Тебе легко говорить такое, — хотелось написать в ответ, — у тебя нет никакой причины для беспокойства». Неизвестно, чем бы все закончилось, потому что Лена в какой-то из витков этого конфликта совершенно серьезно сожалела, что сейчас не такое время, чтобы можно было заточить дочь в монастыре. А решила все мама Жени, пришла в гости, сказала, что проследит, всего-то дел, и за это Вере тоже, конечно, влетело, потому что сразу можно было догадаться подключить именно Женину маму, а не самого Женю, тупящего глазки, потенциального, ну, не насильника, обольстителя, хотя какого там обольстителя, просто раздолбая, который мог натворить дел под неумелым Вериным руководством, если бы дошло до чего-то такого. В горячке зато Вера и Лена наговорили много забавного, что можно было вспоминать не без удовольствия даже, но в момент, когда они ругались, то было не до смеха, но Аня все же смеялась, да и Вера тоже, если звучали, так сказать, перлы. Было сказано Верой с пафосом: «У тебя полка Блоком заставлена, а сама ты закостенелая, как Кабаниха!», после этих слов Аня просто выползла на четвереньках из комнаты, рыдая от смеха и говоря: «Вспомнила наконец!», потому что в Верином сочинении про «Грозу» лучу света в темном царстве противостояла, каким-то образом, Салтычиха. Или вот, объясняя невозможность Вериных с Женей близких отношений, Лена стала серьезно объяснять, и долго ведь объясняла, что при инцесте велик риск больного ребенка, и Вера даже сначала серьезно слушала со скептической миной, пока не поняла, в чем дело. «Да что я сделаю, если он тут корни просто пустил, если я дня не помню за столько лет, чтобы он тут не мелькал!» — все еще кипятясь и не желая признавать неправоту, воскликнула Лена, а девочки чуть не плакали.

«Хорошо, что ты все же появилась, папа рад был бы очень», — сказала сестра в уже пустеющей после поминок столовой, где оставались уже совсем лирически настроенные к дяде друзья и близкие. Лена и сестра не пили, но прониклись общим настроением слегка наклюкавшихся людей вокруг. «Хорошо, что ТЫ приехала, — ответила на это Лена, — он ведь очень все переживал, что на похороны матери тебя взял и не хотел тебя беспокоить, когда умрет, он бы понял, если бы ты не приехала. Но хорошо, что ты все-таки здесь появилась. Ты все же почаще сюда приезжай, и не только по таким поводам, знаешь». «На свадьбу приеду», — решила сестра.

«Дико прозвучит, — заметила сестра уже в пути до Кольцово, — но на удивление хороший день получился. Какой папа был, такой и день». «У меня пятьдесят на пятьдесят, — призналась Лена. — Я, наверно, все же напьюсь сегодня, чтобы залить воспоминания о маминых похоронах, пускай завтра и рабочий день. Буду как другая Елена из нашей школы, пыхать на деток и хмурой сидеть». Сестра, что была уже наслышана о всем, что было в Тагиле, сказала: «Да уж, — и продолжила, объединив по какому-то неуловимому признаку своего отца и Лену: — Это как у Достоевского где-то про страдания за будущий грех, или за потаенный грех». — «Это в „Идоле“ у него, что маньячина не потому маньячина, что в детстве страдал, а в детстве страдал, потому что маньячина». — «Вот, да, почему так папа прожил? Непонятно», — сказала сестра с тоской. «Так это Федор Михалыч же, у него тогда был отходняк между казино и стишками. И в квартал красных фонарей он заходил „просто посмотреть“, и на рулетку тоже».