Пал Сабо - Пядь земли

— Точно. Обувь он никогда-не заказывает. Раз, на прошлой неделе, приносит мне их работник старый сапог и головки просит набить. Неси, говорю я ему, обратно да скажи хозяйке, пусть она с этим сапогом суп сварит. Да не в печь пусть его кладет, а в котел. А потом пусть съедят… хы-хы-хы… — смеется Макк, наливая пиво. Рукава у него завернуты до локтей, ворот расстегнут. В одной руке — стакан, другая — стол обнимает. Вот уже и стакан он поднял — и тут вдруг ставит его обратно на стол и яростно кашляет. Еще не пил, а поперхнулся.

Было от чего поперхнуться. В дверь корчмы входит сам Ферко Тот.

Останавливается на середине, обирает со штанов сенную труху, оглядывается. Голову держит вверх и набок.. Потому что видит одним глазом. Другой закрыт шляпой и шишкой. Шишка еще больше выросла, пока он сюда добрался, нависла над переносицей.

— Две бутылки пива, — говорит Ферко и садится у стены. Ставит локти на стол, подбородок кладет на руки, смотрит исподлобья на Балинта Макка. Тому стыдно немного, что так подвела его фантазия; торопливо выпивает он свое пиво, наливает еще стакан и подходит к Ферко.

— Посидим рядком, сосед? А то подумают, что мы с тобой в ссоре.

Корчмарь спешит к Ферко с пивом. Будто вот сейчас он как раз и перекладывает две тысячи пенгё на Жирного Тота.

Любители выпивки запах откупоренных бутылок чувствуют издалека, как шмели — аромат распустившихся цветов.

Иному, может, и в голову бы не пришло в корчму заходить, да пивной дух бьет в ноздри, а шипение содовой — в уши. Готов мужик даже лошадей подхлестнуть, чтобы скорей уехать подальше от этой корчмы, да ничего не выходит. «Позвали меня…» — будет потом оправдываться дома. «Я не знаю, сколько хожу мимо корчмы, ни разу меня никто не позвал…» — скажет жена. А что делать, если мужа ее снова и снова туда зазывают…

Про Ферко Тота же одно можно сказать: прямо взбесился нынче парень. Потому что нормальные люди так не делают, как он.

Ну, еще понятно: поссорился он с отцом — человек и с самим-то собой, бывает, ссорится, — но то, что он в корчме творит, — это уж слишком.

Всех угощает, направо и налево.

Сколько есть в деревне выпивох, все уже сидят с ним у стола.

Его за теленка того винить, а потом — камнем, как собаку!.. Ну ладно, больше его ни в чем винить не будут. И пальцем больше не тронут. Вот возьмет он и все вино, что в корчме есть, выпьет, другим выпоит. А потом пойдет и руки на себя наложит. Чтоб больше не быть для отца помехой. И для матери. И вообще для всех…

— Э, не горюй, брат Ференц! Будет и из нее добрая старуха… — говорит Макк, подымая стакан.

А Ферко не понимает, про кого он: про Марику ли, изменницу, или про вдову Пашкуй…

Конечно, на развод он ни за что не согласится, это уж точно… Однако вдова тоже баба что надо… даже еще лучше… Словом, с самоубийством пока можно обождать… потому что в голове у Ферко уже другие мысли бродят.

Чем больше пьет Ферко пива, тем сильнее охватывает его тоска, пока Балинту Макку не приходит в голову, что для настоящего венгра пиво — это так…. Пиво — это для немцев… А венгру вино подавай. И смотрит вопросительно на Ферко.

«Вино да пиво живут в мире», — вспоминают некоторые, но вслух никто ничего не говорит. Раз пьешь, положись на других; как на телеге, когда вожжи брошены на передок.

Как-то незаметно подошел момент, когда все заговорили разом, и все — разное. Только Шаркёзи сидит, зажмурив глаза, ладони зажав между коленями, ноги под столом вытянув, и затягивает:

— «Ах ты вол хороший мой… напою тебя водой… и поставлю в стойло…» — поет, словом. Самому себе. До остальных ему дела нет. Хоть на голове пусть ходят.

В корчме — дым коромыслом. Пьют мужики без зазрения совести. Будто жалко им, если что-нибудь в погребе останется.

Ферко сидит в самом конце стола; вокруг него бурлит, плещется хмельное веселье, все друг друга перекричать хотят. А все-таки, кто бы ни вошел в корчму, первым делом его, Ферко, замечает. Корчмарь ему в глаза заглядывает, Балинт Макк к нему одному обращается; никогда не думал Ферко, что так любят его в деревне. Если б он раньше об этом знал! Многое тогда было бы по-другому. Зимой не сбежала бы от него невеста, а отец сегодня не посмел бы его ударить… Совсем неожиданно открыл он секрет, как быть хорошим человеком, — и теперь все карманы полны этим секретом. А карманов у него — штук двенадцать, если все считать… и зачем ему столько карманов?.. Черт его знает… Есть, например, такие карманы, в которых сроду ничего не лежало…

И мысли плывут у него в голове. А еще думает он о том, до чего здорово у него голова работает.

— Не горюй, брат Ференц. И маленькая собачка большой вырастает, хе-хе-хе-хе… — смеется рядом с ним Лайош Ямбор, потирая ладони. Будто радуется чему. Или зябнет. Ферко недоуменно оборачивается к нему. А этот здесь откуда взялся? Господин Макк, Шаркёзи и прочие — это еще понятно, эти здесь, наверное, с сотворения мира. А Ямбор? И все становится вдруг запутанным и непонятным. Но еще минута — и опять все в мире просто и ясно… Тут и Балинт Макк заводит свою любимую песню; сначала один поет, а потом и остальных организует в настоящий хор.

М а к к. Нету в мире лучше, чем сидеть за рюмкой…

Х о р. Эх, нету…

М а к к (дирижирует). В тихом кабачке… раз-два!..

Один стакан опрокидывается, остальные, как по команде, взлетают в воздух. Лайош Ямбор отчаянно кашляет, задыхается, смотрит вокруг влажными глазами: моя, видите, не в то горло пошло. А ведь все было залпом уже выпил…

Приходит за Ферко Балинт Сапора: пусть, мол, не валяет дурака, идет домой. Отец велел передать.

— Н-нет! Не пойду! Неделю не пойду. Или две… Сколько захочу, — кочевряжится Ферко. И зовет корчмаря. Чтоб налил Балинту литр вина.

— Каждый работник заслуживает своей платы, — поддерживает его Имре Вад, который был в России красным солдатом, а когда вернулся домой — стал сектантом, потом и из секты вышел.

— Он всегда таким был. Последнюю рубашку готов был отдать, — расхваливает Ямбор Ферко Тота.

— Будьте здоровы, хозяин, — поднимает работник бутылку. Зажмуривает глаза, голову откидывает — и будто мелкие волны пробегают у него по кадыку. И уже пуста бутылка. Литра вина как не бывало. Топчется Балинт нерешительно посреди корчмы, потом подходит к столику, ставит бутылку. И скромно усаживается на краешек скамьи.

В голове у Ферко мелькает мысль, что теперь и двумя волами не вытянешь Балинта Сапору из корчмы… но тут же эта мысль ж улетучивается.

— Я, значит, так считаю… бедность тогда хороша, когда ничего нет… — толкует Ферко мужикам.

Те не дают ему говорить. Хохочут, по столу хлопают ладонями.

— А еще — чтобы… оборванным ходить… — добавляет Ямбор.

Но Имре Вад тоже научился кое-чему в России, так что добавляет: