Пал Сабо - Пядь земли

С самой зимы жена таким сердитым его не видела. Только зимой он на старшего сына был зол, а теперь вот на младшего. На этого он еще больше зол. Потому что Геза — что с него возьмешь? Геза — человек пропащий. На Ферко надеялся отец, как на каменную стену, а он вон чего делает… Не хватает у него шариков в голове. И что ж это будет дальше?

И вроде бы понимает старый Тот: с каждым бывает промашка, остерегайся не остерегайся… А потом взглянет на теленка, который лежит посреди двора и рыжие мухи кружатся возле его морды, садятся на шерсть, дожидаются своего часа… — и снова злоба ударяет ему в голову. Такой теленок! Такого теленка загубить! Любого другого бы не жалко, а этого…

Едва въезжает Ферко в ворота, отец набрасывается на него диким зверем.

— Не видишь ты, что ли, жеребенок весь в мыле? Не видишь?.. — орет он как помешанный. Будто еще больше распалить себя хочет.

— А чего мне с ним делать? Самому, что ли, пристяжным встать? Везти за него?

— И то лучше, чем скотину мне губить… так-перетак… — до того душит его злоба, забывает он даже, что любимый сын перед ним стоит.

— Ну-ну, отец. Ну-ну… — бежит из летней кухни жена, утихомирить его хочет.

— Ты молчи, пока и тебе не попало… — И снова Габор Тот к сыну поворачивается. Ферко встает на возу, смотрит на теленка посреди двора. Видит разобранный стог. Постепенно доходит до него, что случилось. Но странное дело (так бывает, когда человек погибель свою чувствует): вместо того чтобы раскаиваться, он вдруг тоже закипает злостью. Чтобы именно этот теленок подох!.. Чтобы именно с этим случилось такое несчастье!.. Старается вспомнить, как все было: телега вот тут стояла, он сено сбрасывал, сначала туда бросил… Да нет, не туда, а вон туда. Как же это могло быть? Куда ж они все смотрели: работник и Геза, этот недотепа… да второй работник. А отец его одного поносит…

— Бросьте уже. Хватит, — говорит он отцу, который охрип от крика, только кулаками трясет.

— Что? Хватит? Ты мне еще указываешь, ты… ты, сопля! Молчи, или я тебя быстро с телеги-то сниму…

— Меня? Меня снимете?.. — тоже кричит Ферко, хватаясь за вилы. И дивное дело: никогда еще он не чувствовал того, что чувствует сейчас; невероятно хорошо взять что-нибудь, сжать в руке. Черенок вил, отшлифованный ладонями работников, батраков и его хозяйскими ладонями, тверд, как камень. Конечно, и раньше случалось ему держать в руке вилы… да тогда совсем было не то. Теперь же вцепился он в них… будто бы, скажем, с чердака начал падать и в последний момент ухватился за балку. Или чуть не свалился в колодец, успев взяться за край. Словом, это — настоящее, такое что-то, лучше чего нет на свете. Долго ж он ждал, чтобы это узнать…

Однако и отец не из тех, кто собственной тени боится. Недолго думая, хватает он с земли кусок кирпича, и — бац!.. Кирпич будто прилипает на миг к голове Ферко и бесшумно падает в сено…

— Ох ты… — удивленно говорит Ферко сену, двору, небу — и валится с воза…

…Материна юбка колышется рядом, трехлетка ржет, собака рвется на цепи, потому что в открытых воротах стоят, заглядывают во двор зеваки… — вот и все, что остается в сознании Ферко. А очнувшись, чувствует он, что сидит на земле возле колодца, мать обмывает ему лицо, ощупывает глаз; одежда его, руки в пыли, а на лбу — шишка, огромная, как гусиное яйцо.

Отец же стоит на возу, на его, Ферко, возу, и, будто ничего не случилось, кидает сено на стог.

— Что вы со мной сделали? — стонет Ферко, стараясь, чтобы голос был дрожащим и слабым. Пусть все жалеют его.

— Ну-ну… все хорошо… пройдет сейчас… — шепчет мать.

Ферко встает — и хватается за край колодца. Потому что двор неудержимо вертится вокруг него, будто огромное решето, а он, Ферко, стоит в нем, в самой середине…

Зеваки в воротах, будто только этого и ждали, расходятся в разные стороны. Пересмеиваются, переглядываются; пройдя несколько шагов, оборачиваются назад, снова смеются.

— Тс-с… — цокают языком бабы; а одну, беременную, тошнота вдруг схватывает. На главах слезы выступают, рукой зажимает она себе рот, испуганно прислушивается, что делается у нее внутри. И уходит мелкими-мелкими шажками.

— Ка-ак он ему звезданул! — обсуждают виденное четверо ребятишек, что идут тесной кучкой, шлепая ногами по пыли.

Несут по деревне люди новость, будто муравьи — добычу. Через несколько минут вся улица полна слухами.

И на одном конце деревни новость эта выглядит совсем по-иному, чем на другом. Возле кооператива, например, рассказывают, что Габор Жирный Тот сына своего до полусмерти избил. И не чем-нибудь, а железными вилами.

— Да нет, мужики. Не так все было. Все было по-другому, — говорит Балинт Макк, сапожник; он в деревне лучшим мастером считается, только новую обувь берется шить. Вот и на днях сшил он для барыни, в усадьбу, новые туфли. Туфли вышли — загляденье. Весят чуть больше ста пятидесяти граммов. Сама барыня говорит, что таких туфель ни у кого нет во всей Венгрии. Сорок пенгё взял сапожник за работу, да еще на чай тридцать пенгё получил.

— И как же оно было, господин Макк? — любопытствует корчмарь, который вообще-то из простых мужиков. Стоит он в дверях на одной ноге, будто аист. Невеселый он человек. Особенно с тех пор, как две тысячи пенгё задолжали ему мужики: очень уж много в кредит пили.

— А было дело так… Ференц, значит, спрыгнул с воза, а отец взял и подставил вилы. Понятно, вошли вилы вот тут (он показывает у себя на спине), а на животе вышли… — как любой ремесленник, Макк в то же время еще и фантазер. А к тому же вино уважает. Что и не удивительно: хорошие мастера все пьяницы, без исключения. Взять, скажем, того же Элека Орбана, плотника и каменщика, или колесника, господина Геза, или кузнеца Балога… Остальные, правда, не пьют. Зато и мастерами их никто не считает. Ну, разве вот Шербалог, парикмахер. Который только вчера побрил вслепую Элека Орбана во дворе корчмы, на спор. И не порезал ни разу, и ни одного волоска не оставил. Ну что зря говорить: по-разному бывает…

Словом, драка была, это точно, а остальное уж плод фантазии Балинта Макка.

— Дай-ка, что ли, пива бутылку, — говорит он корчмарю. И оглядывает корчму с удивлением. Мол, как это не выпить по такому случаю? Чтоб кто-нибудь собственного сына на вилы поднял… бр-р… Да-а… словом, и для Ферко нынче солнце закатилось.

— Так им и надо. Подлые люди пусть друг друга убивают, — говорит корчмарь; после того, как роздал он много в кредит и получить деньги назад не может, полдеревни готов изничтожить.

— Это почему же?

— Почему? И вы еще спрашиваете, господин Макк? Скажите мне, когда-нибудь заказывал вам Габор Жирный Тот сапоги или ботинки? Выпил он когда-нибудь бутылку пива или вина? — горько вопрошает корчмарь. Да, славно было бы, если б эти две тысячи за Жирным Тотом числились. С него получить не то, что с этой голытьбы.