Пал Сабо - Пядь земли

Балинт Сапора, работник Жирного Тота, во дворе копошится, шуршит сухими будыльями. Другого дела, видно, ему не нашлось. Недоволен Балинт: и кому они помешали на старом месте? Лежали себе и лежали. Так нет, велел хозяин на другую сторону перетаскать. Зачем да почему — таких разговоров он не любит. Просто уж такой он мужик, у него свое понимание. А понимает он, так: лучше впустую работать, чем впустую бока пролеживать. Вот и нашел Балинту дело: надо, не надо, а работнику работать полагается.

В молодые годы Габор Жирный Тот и сам в бедняках ходил. Одному богу известно, сколько он с судьбой воевал, чтоб на ноги встать. Было время служил Габор мясником у господина Берната — не у нынешнего, а у его отца; тогда-то и прицепилась к нему эта кличка Жирный. Было это, рассказывают, так.

Однажды поехал он на телеге в Дебрецен за товаром. И как уж там случилось, неизвестно, только забыл господин Бернат дать ему съестного на дорогу или денег. Еще туда едучи, проголодался Габор, а на обратном пути совсем ему живот подвело; товар же, как нарочно, весь несъедобный попался. Кроме бидона с жиром. На такой случай, конечно, и жир бы пригодился, если б хлеба к нему. Да не было хлеба у Габора Тота. Смотрел он, смотрел на тот бидон, потом открыл все же. Взял на палец немного жира, понюхал, на язык попробовал. Кончилось дело тем, что Габор, пока до дому доехал, весь жир горстями из бидона вычерпал и съел.

Историю эту рассказывал в корчме сам господин Бернат, — рассказывал со смаком, прибавляя каждый раз новые подробности; и сын его тоже любит ее вспомнить при удобном случае. Вот почему, значит, Габора Тота прозвали Жирным. Сколько он нужды перенес, сколько бился, маялся, пока богатства достиг, — это уму человеческому непостижимо. Зубами за каждый крейцер держался, хозяйство свое приумножал с остервенением: и пахал, и жал, и на базаре торговал. Нынче силы уже не те. Нынче он все больше сыновей работать заставляет. Те, конечно, стараются на свой лад: один так, другой этак. Два сына у Жирного Тота: Геза — старший и Ферко — младший. Геза уже и женат был, да считай, что и не был, так быстро они с женой разошлись. Что там у них получилось — никто достоверно не знает: одни одно говорят, другие — другое.

Живет семья Жирного Тота в большом доме на Главной улице. Дом стар и приземист — но в нем когда-то жил сам исправник. Три комнаты в доме выходят окнами на улицу, есть еще веранда широкая, застекленная; однако вся семья обитает в четвертой комнате, со стороны двора. И обжита эта комната основательно. Здесь и обед готовят, и едят, и спят. Правда, младший сын, Ференц, спит на сене в хлеву, там же, где и работник. Так уж в деревне заведено, что уважающий себя парень в хлеву ночует до тех пор, пока не женится. В той же единственной комнате зимой и корм для свиней держат, и цыплят выводят — все здесь умещается. А для чего им еще три комнаты, бог ведает. Ну, одну-то Геза было занял, женившись. А как жена ушла, он тут же и вернулся обратно к родителям. Словно и не было ничего.

Нынче Геза с утра с охотничьим ружьем возится: что-то напильником подтачивает, дует, в ствол глядит на просвет — с этим ружьем он на зайцев ночью собирается. Ружье да зайцы для него — главная радость в жизни. Когда-то было у Гезы справное ружье, настоящее, да полиция отобрала, вот уже года три. А нынешнее ему один кузнец смастерил, из стального стержня: просверлил его вдоль, затвор приделал — и готово ружье. Пули, которыми на занятиях допризывники пользуются, к нему как раз подходят. Ружьишко это выглядит так, что увидишь на дороге — и нагнуться за ним поленишься. И вот поди ж ты: с двухсот шагов зайца уложит так, что лучше не надо.

Ферко, то есть, как его… Ференц, сапоги чистит: поставил ногу на скамеечку и тряпицей возит туда-сюда. Мать его палец себе перевязывает, посыпав его сушеным тысячелистником, — ноготь у нее воспалился.

Жирный Тот входит со двора сердитый, недовольный: с тех пор как снег выпал, он все время такой. Потому что работы зимой мало. Все только едят да бездельничают… сколько времени зря пропадает…

Ломает он голову, к чему бы сыновей приспособить, но не может ничего придумать. Кукурузу лущить рано, сыровата еще, пусть ее мороз подсушит; навоз на поле вывозить тоже нельзя, потому что в такое время ни колесного, ни санного пути. Брюхо только набивать можно. Да спать. Ну, еще… жениться можно этим двум недотепам. Так ведь не женятся никак. Вот он в свое время: понадобилось — взял и женился без лишних слов. Не тянул, не рассусоливал, пока всем вокруг не надоест. А эти — разве это парни? Жениться и то не умеют толком. Один, правда, с грехом пополам женился было, да проку от этого мало. Пусть теперь женятся, а то ведь потом не до того будет…

На старшего-то, на Гезу, рассчитывать, правда, не приходится. Ни бабы ему не надо, ни чего другого. Было б ружье в руках да цигарка в зубах. Да чтобы всю ночь сидеть в засаде, зайца дожидаться. Будто дома есть нечего. А работать — веревкой не затянешь. Не то что младший, Ференц… Ференц до того старательный, с утра до ночи готов не разгибаться. А Геза? С этого проку как с козла молока.

И с малых лет он такой непутевый. Мальчишкой еще был, чуть глаз себе не выжег. Пистолет однажды смастерил из гильзы да из деревяшки. Гильза красивая была, блестящая, медная; сточил он ее немного и прикрутил проволокой к изогнутой палке. У сторожа порох выпросил: не посмел тот сыну Жирного Тота отказать. Набил в гильзу пороха с дробью, ушел в сад, поджег спичкой порох, и — трах… Бабахнуло так, будто пушка выстрелила. Да только гильзу разорвало, руку Гезе покалечило и глаз едва не выбило. С тех пор глаз этот у него все время прижмуренный.

Отец еще в ту пору махнул на него рукой: такому лучше совсем на белый свет не родиться, все равно человека из него не выйдет.

Что бы ни делал Геза, все не так, отцу он всегда только в тягость был; женился — и в семейной жизни оказался недотепой, потому и бросила его жена.

Когда-то старый Тот мечтал, чтобы сын его, первенец, всем парням парень был, чтобы достояние, по зернышку, по крупице отцом собранное, лелеял, приумножал родителям на радость и утешение.

Ох, не таков оказался Геза, не таков! По утрам вставать не спешил, по вечерам ложиться не торопился. А то и вовсе не ложился: бродил по полям с самодельным ружьишком, зайцев выслеживал. Или целыми днями по лугам шастал, рыбу ловил, птичьи яйца искал. Каждое гнездо в округе ему знакомо было. Странный человек Геза, нелюдимый, неразговорчивый. В корчму он не ходит, да и денег у него на это нет; сколько живет на свете, даже в соседней деревне, пожалуй, не был ни разу. Одним словом, коли уж решил отец, что не будет из Гезы дельного, самостоятельного мужика, так Геза и сам с этим смирился, как со своей судьбой.