Пал Сабо - Пядь земли

— Надо ему дать какую-нибудь другую работу, — волнуется желтоволосая Матильда, то к помещику делая шаг, то к эконому. Протягивает к ним руки, словно помощи просит. Весеннее пальто на ней расстегнуто, из-под него выглядывает светлое платье. Сунув руку под пальто, подходит к приказчику. — Ну скажите же вы ему что-нибудь…

Чуть не плачет от жалости.

— Сказать? Эй, эй вы… Гоз! Погодите.

Красный Гоз останавливается. Ставит тачку, оборачивается.

— Приходите завтра к конторе. Дадим вам другую работу.

— Обойдусь! — отвечает Гоз и идет дальше.

Тяжкие мысли у него в голове — как волны в море; пустая тачка плечи оттягивает. «Что же, собственно, случилось?» — спрашивает он себя снова и снова. И никак не может четко связать одно с другим… Значит, так: помещик старается, чтобы реформа по его интересам не ударила, для того и пруд копает. И чужих землекопов нанял, чтоб быстрей все сделать. Ну, до сих пор все ясно. Каждый устраивается как может. Да только как дальше? Чем, например, Марика провинилась перед чужими мужиками? Или… почему понадобилось ей по воду идти как раз в тот момент, когда они у колодца стояли? Почему не раньше и не позже? Или, может, так: почему как раз в то время кончилась у них вода?

Нет, ерунда какая-то выходит. Дело все-таки в том, что они неорганизованные рабочие, а чужие, наоборот, организованные. В этом, что ли, все дело? Тех, значит, организованность поит, кормит, защищает, а местные мужики без организации — как дети без матери?

Мучается Красный Гоз, а не может на эти вопросы ответить. Потом замечает, что он уже и не над этим совсем думает, а над тем, что вдруг все-таки артель бросит из-за него работу. Артель, в которой он столько видел и плохих, и хороших дней. Жару терпели вместе, вместе в холод мерзли; магарыч пили, заработок делили. За артель он, бывало, в любое время готов был пойти и против помещика, и против инженера. И теперь вот — благодарность. Бросили, отреклись… Подойдя к околице, останавливается Красный Гоз. Оглядывается. Никого не видно позади. Работа идет полным ходом; даже, наверное, еще больше стараются мужики, чем прежде.

«Ушел — и будто помер… — думает Гоз. — Был — и нету. Ни одна собака тебя не пожалеет…»

Не то обидно, что чужие из-за него забастовали, а то, что никто в артели слова не замолвил за него. Старшой и тот что-то мекал только. А сопляк этот, Сито, громче всех кричал. Остальные же такими вдруг тихими стали…

Обиднее же всего, что даже Тарцали, кореш, за него не вступился. Слова не сказал. Притворился, будто зажигалкой своей очень занят..

— Добрый день, сынок, — здоровается с ним старый Чер, который с лопатой на плече бредет в поле.

— День добрый… — приходится ответить Красному Гозу. Хотя охотней всего кулаком бы он ответил по физиономии.

— Быстро что-то отработал нынче, сынок, — говорит старик и шаги замедляет. Притормаживает.

— Быстро… — и дальше идет Гоз торопливо. Хоть вообще-то нечего ему стыдиться ни перед Чером, ни перед кем другим. Возле хаты Тормы две бабы стоят, тоже на него смотрят. Телега едет навстречу; мужик проходит в отдалении, сворачивает за угол… Красному Гозу кажется, что все на него одного глядят.

Идет он по деревне, будто сквозь строй. Каждый взгляд хлещет по его голой спине, как розга…

А Тарцали вкатывает наверх тачку с землей, спускается вниз и стоит возле котлована, не торопится накладывать. Заступ осматривает, землю с него счищает. Потом ставит его на землю, оглядывается вокруг и говорит:

— Все ж таки свиньи мы, что такого человека взяли и выгнали из артели…

Никто ему не отвечает. Каждый спешит нагрузить свою тачку и катит ее на дамбу по настилу. Словно не вслух говорит Тарцали, а про себя думает. Вот как выходит: ушел Красный Гоз — и конец, даже следы потерялись, затоптанные среди других следов. Тарцали обходит вокруг своей тачки, щупает ее, осматривает, потом лезет в карман. Вытаскивает складной метр. Измеряет яму и высоту земляных баб.

— Ты что? — смотрит на него старшой во все глаза.

— Что? А ничего. Меряю, сколько полагается мне и Гозу. Или кто думает, что мы бесплатно здесь работали два с половиной дня? За красивые глаза?.. — все больше расходится Тарцали. — Я еще понимаю, что можете вы взять и наплевать на человека, как на паршивую собаку… Да только вы не кого-нибудь — вы ведь Гоза прогнали, который столько за вас воевал с инженером, с господами… Вот чего я не понимаю… А еще не понимаю, как столько сволочи может в одной артели собраться!

— Ну-ну, брат. Ты потише, — грозится кто-то.

— Что? Что ну-ну? — вопит Тарцали, как шакал. И от своего крика еще больше заводится. Никто его не думает трогать — а он уже машет заступом вокруг себя, аж свистит заступ.

— Нам тоже обидно. Жалко Йошку и нам, — говорят с разных сторон.

— Вам-то жалко? Собаки вы, сволочи… — уже сам не соображает Тарцали, что кричит. Мужики обступают его, успокоить стараются — конечно, издали, чтоб не задел кого-нибудь заступом. Да напрасно все. Пишта Бан, кум Тарцали, подошел было ближе — и чуть не угодил ему заступ по голове. Испуганно отпрыгивает Пишта назад, кричит:

— Меня смотрите не стукните, кум!

— Что? Я-то?.. — и заступ врезается в тачку. Щепки летят от нее в разные стороны. Перед этим похоже было, что тронулся Тарцали, а теперь — определенно взбесился. За минуту разнес тачку вдребезги. Только захохотал, когда заступ попал в котомку. Все ссыпал в яму, где со вчерашнего дня уже вода собралась. — А деньги наши чтоб были к субботе! — кричит и, сунув руки в карманы, чуть не бегом всходит на дамбу, направляется к деревне.

К дому Красного Гоза подошел он в ту минуту, когда тот вышел на веранду с горшком простокваши. Нутро у него горело нестерпимо, вот и решил простоквашей остудить.

— Ну кореш… я тоже отработался, — появляется перед ним Тарцали.

— Как так? Ты тоже?

— Ну да. А ты думал, я там останусь после всего? — и пинает тачку, которую Красный Гоз поставил перед крыльцом. Тачка перевертывается; колесо ее бешено крутится в воздухе. — Я даже это домой не привез…

— Зря. Пригодилась бы в хозяйстве. Навоз возить, да мало ли что.

— Оно верно, кореш, да только… — надо же: уже не чувствует Тарцали злобы. И тачку разбитую жаль. Теперь-то он понимает, что и не был зол по-настоящему… Да надо же было как-то сделать, чтобы уйти вслед за Красным Гозом. Если б не ушел, всю жизнь стыд бы его терзал перед корешем.

А у Красного Гоза легче становится на душе. Все ж не совсем он один, не оставил его кореш.

— Спасибо. Очень ты меня обрадовал, что скрывать… А теперь-то что будем делать?

— Что делать? А что мы можем делать? То же, что другие мужики, которые не ходят на заработки, а все ж как-то живут, хлеб жуют…

— Это так. Да вопрос в том, много ль жуют…