Пал Сабо - Пядь земли

— Нет, нет, еще не завтракал… — идет к столу Тарцали.

Дверь хлопает, входят два пацана-школьника, чинно встают у косяка, руки вытягивают по швам, глотают слюну и стишки выпаливают:

Тут один мальчуган так закашливается, что слезы у него на глазах выступают; другой смотрит на него беспокойно.

— Растите большие, детки, — говорит Марика и идет к вешалке, роется в кармане своего передника. Мелочь достает. Сует ее одному пацану в ладонь, тот сразу — за дверь. Другой выбегает за ним вслед.

— Я потому так рано заскочил, кум, кума, чтобы… на ужин вас позвать нынче вечером. Я ведь тоже Йошка. Мои именины тоже не что-нибудь.

— Хм. Я вижу, хорошо идут у тебя дела, кореш, с тех пор как бросил ты землю копать.

— Ну… не так уж хорошо. Да зато время есть, именины свои хоть могу справить…

— Это верно, времени у нас теперь хватает, — говорит Красный Гоз, разливая по стаканам палинку. — Будь здоров, кореш… Выпей и ты с нами, Марика…

Марика боязливо берет стакан, а сама на окно смотрит: сосед их, Сокальи, идет по двору.

В прошлом году тоже здесь, в этом доме, застал Марику иосифов день, да мужа тогда не было дома: пни он где-то корчевал. Так и не пришлось отпраздновать. Теперь вот хочешь не хочешь, надо праздновать. Верно сказал муж: времени хватает.

Праздник этот в доме Гозов больше на словах почитается, чем на деле: ведь в иосифов день — если только не на воскресенье он попадал — никогда Красного Гоза в деревне не было. Или на поденщине он работал, или землекопом, мало ли где. Конечно, и там поздравляли Йожефов, всерьез ли, в шутку ли; а поздравив, тут же впрягались в лямку или за заступ брались — и пошли-поехали. И нынче Красный Гоз чувствует себя так, словно он в гости пришел на собственные именины.

Словно Йожеф Гоз — это не он совсем, а другой кто-то; или словно имя его живет в деревне само по себе… потому, должно быть, и оглядывается он то и дело куда-то назад, за спину…

Знает Красный Гоз: сегодня, как раз в день именин, жизнь помимо его воли повернула в новое русло; сегодня он стал настоящим крестьянином, как вот сосед, Сокальи, который сидит сейчас на припечке, — нет, нет, к столу он не сядет… — трубку покуривает. Однако стаканчик, как ни протянешь ему, каждый раз принимает и опрокидывает…

Конечно, парнем Красный Гоз часто бывал на именинах у приятелей — да только зимой и осенью, а в летнюю пору — никогда. Летом у кого есть время праздновать? Разве лишь у самостоятельных мужиков…

Правда, он и сегодня в поле собирался… да ведь завтра тоже день будет, куда спешить. Никто за ним не гонится.

— Будь здоров, кореш…

— Будьте здоровы, дядя Андраш. Садитесь к столу!

— Ничего, мне и здесь хорошо… Кхм, кхм, — и хватает он стакан, как голодная курица червяка.

Юхошиха приходит, Марикина мать; потом еще старшая сестра Марики. Собираются гости; Гозиха яичницу с колбасой жарит. Колбаса кружочками нарезана. Что делать? Приходится доставать припасы, коли уж пришел народ.

На дворе солнце светит вовсю, наседка кудахчет, по ветвям шелковицы птаха весенняя прыгает, щебечет. Собаки лают по деревне то здесь, то там. Оно и не удивительно: ходят люди по соседям, по знакомым, поздравляют. Иные с кувшином вина спешат с одной стороны улицы на другую. Кое-кто думает: вот, мол, поздравит того,-другого, и за дело возьмется. Да так и застрянет где-нибудь в конце концов. Трудно от накрытого стола уйти…

У Такачей, на мельнице, цыгане играют еще с вечера. Перед музыкантами пляшет Геза, кандидат в зятья, и на каждый такт Лайоша Ямбора по бритой макушке шлепает ладонью. По дружбе. Или даже не по дружбе, а по любви. Как он сам говорит.

— Пей, пока есть, брат Геза; хе-хе-хе… — смеется Лайош Ямбор, а сам старается как-нибудь из-под его ладони увернуться. Язык у него заплетается, и вместо «п» произносит он «ф». Ну, тут уж все вокруг смеются… Однако ж каков этот Ямбор: везде успевает!

Сидят они на веранде с вином, с калачами и цыган слушают. Вот куда, стало быть, добрались они с тех пор, как начало светать. А были тоже недалеко: в третьей горнице. Оттуда двинулись: мол, домой пора…

Пьют и у Черов, и у Тотов, у Кишей, у Надей, у Барабашей, у Сючей, у Чордашей, у Кишторни — везде, где есть хоть один Йожеф.

Иосифов день, собственно говоря, праздник весенний; вот и в календаре начало весны где-то здесь обозначено. Однако весна давно уже в разгаре. И гусеницы расползлись уже по яблоням..

Трудились мужики, конечно, и до этого; кто одно делал, кто другое. Ячмень сеяли, огород вскапывали, овощи сажали, гусениц обирали. Но настоящая работа лишь теперь начнется. И все же, как бы там ни было, этот день нельзя не отпраздновать.

Часам к десяти все три корчмы полны до отказа: многие, куда бы ни ходили, в конце концов здесь оказываются. Начинают праздник дома рюмкой палинки или стаканом зеленого вина, а кончают здесь, пьют что придется…

В одиннадцать часов прибыл в деревню исправник. Приехал он на автомобиле. Перед правлением замедлил ход автомобиль, будто раздумывая, куда повернуть; потом повернул-таки во двор правления. Остановился, заскрежетав тормозами, и еще немного прокатился, вздымая пыль. Открылась дверца, вылез оттуда человек господского вида, с портфелем под мышкой. Писарь.

Потом вылез и сам исправник и прямо к крыльцу зашагал.

Хоть и называют его все исправником, на самом деле по должности он — уездный начальник. Каждый год несколько раз наезжает он в деревню; не только в эту, конечно. Все деревни объезжает в уезде, одну за другой. И вот ведь что удивительно: как бы часто ни был он здесь, каждый раз чувствует, что деревня не та, какой была в прошлый его приезд. Словно бы все время меняет она свое лицо, обращенное к нему. Иногда подумает он: ну, теперь увидит деревню такой, какая она есть на самом деле, — и опять встречает что-то совершенно новое. Двенадцать деревень в уезде, все не похожи одна на другую, да еще каждая из них раз от разу на самое себя не похожа… Мыслимое ли дело — все их узнать, изучить, понять до конца! Что ни дом, то норов — говорит пословица, а сколько ж домов во всем уезде! Подумать страшно. В одной деревне испокон веков заведено, что сады, огороды отгорожены друг от друга заборами, плетнями; а в другой даже межу-то не оставляют между ними. Стало быть, и закон в этих деревнях следует по-разному применять. В одной деревне мужики тихие, смирные — чисто мухи в сметане; в другой же то и дело грызутся меж собой, как собаки. Однако тут-то и загвоздка; думаешь: раз эти буйные, нахрапистые, а те, наоборот, ленивые, неповоротливые, так у них все по-разному должно быть. Опять же нет. По всему уезду одни и те же проступки: тропы через поле прокладывают как попало; фонари не вешают в темноте на оглобли; из-за межей ругаются; навоз не вывозят аккуратно, раз в месяц; кольца не вделывают свиньям в стаде; не обновляют на телегах доски с именем владельца; телегу перед корчмой оставляют без присмотра; подростков не пускают на занятия допризывников; а о школе и говорить нечего. Мыльную воду выливают прямо на дорогу… Словом, нарушений хватает.