Пал Сабо - Пядь земли

— Скажите, вы бы и после этого ее приняли?

Еще что-то говорят они сквозь смех, приправляя шутки откровенными выражениями. Слова их падают на голову Ферко, будто удары палкой.

— Ступайте-ка вы домой да женитесь снова. Да смотрите теперь: еще раз сбежит невеста, вас посадим в кутузку, — и уходят. Перья на шляпах колышутся в такт шагам, глубокие четкие следы остаются в снегу.

Делать нечего. Бежит Ферко домой.

Зубы у него стучат от холода, и вообще промерз он до костей.

А в большой горнице будто сейчас лишь начинается свадьба: люди толпятся кругом, а в середине стоит Геза, блудный сын. Трясет своим знаменитым ружьем и кричит, что, дескать, позор этот можно смыть лишь кровью, так что пойдет он и застрелит Красного Гоза.

— Убери ружье, убери, а то заглянут полицейские и отберут. Чем тогда застрелишь? — кричит на него мать, которая уже в себя пришла. То есть не то чтобы совсем… просто вытерла глаза и больше не плачет. Скоро светает, дел впереди невпроворот…

Бабка Агардиха, которая при кухне была на свадьбе, догадалась кастрюлю вина поставить на очаг и теперь молча подает на стол несколько кружек. Кто хочет, пусть пьет. Теперь она здесь за главную. А вино она и вчера вечером еще грела для гостей. Сама тоже берет кружку; прислонившись к косяку, стоит, отхлебывает понемножку.

Пинцеш, виночерпий и кухмистер, тоже за кружкой тянется. Надо пить, пока дают. Вот кончится свадьба… или как это назвать?.. — тогда у Тотов не очень-то выпьешь… Сейчас старики здесь собрались, которых хоть и звали на свадьбу, да неудобным они посчитали приходить. Зато старики эти бывают везде, где какое-нибудь несчастье. Похороны, например, или скотина сдохнет… Постепенно, почти незаметно, у каждого в руках оказывается кружка с горячим вином; отхлебывают вино, причмокивают — и вот уже губы невольно растягиваются в улыбке. Смотрит на них старый Тот, смотрит… потом переводит взгляд на Гезу, который уже другой план мести придумал, машет руками: дескать, он так и так… А все для того, чтобы отец о его грехах не вспомнил.

К утру отяжелел, осел выпавший за ночь снег, рыхлым стал и серым. Желтая влага проступила в ямках, в следах; дым из труб валил вниз, растекался по улицам, по садам, по дворам. Вороны садились на навозные кучи, поднимали головы, когда близко хлопала дверь; завидев людей, взлетали мягко, бесшумно.

Опять потекло со стрех; забулькали, где были, водосточные трубы; бабы ушатов понаставили под капель. Потому что нет для купанья лучше талой воды. Особенно если налить ее в тополевое корыто.

— Эй, сосед, кончается, видно, зима! — кричит один мужик другому. Тот, конечно, откликается:

— Кончается-то кончается… да ведь еще шесть впереди.

В каждой зиме, говорят, по семь зим…

— Эй, сосед! Ты был ли на свадьбе-то? — кричит третий, расчищая в снегу канавку для воды, и посмеивается в усы.

Не один, не два — все нынче задают этот вопрос, через изгородь ли увидят друг друга или на улице встретятся, в лавке, у колодца. Ну, ответы, конечно, следуют разные. Если спрошенный был на свадьбе, то теперь он хмыкает неопределенно и в затылке чешет: дескать, быть-то был… нельзя было не быть, раз позвали, да только… лучше б он там не был. А кто не был, тот хохочет в ответ: ха! Я-то? Чего я там не видал! Знал я, что из этого выйдет. Так и надо: не бери ношу не по плечу. Сначала в зеркало посмотри на себя, а потом женись… — много чего может сказать человек на этот счет.

Словно потревоженный муравейник, зашевелилась деревня; двери хлопают, сапоги хлюпают по сырому снегу — всем куда-то идти вдруг понадобилось. Тот давно у зятя не был, другой к куму, к куме решил заглянуть…

Девки шаль на плечи накинут, передник поправят — и к подружкам бегом. Постучат щеколдой на воротах — собака злая во дворе! — покричат, дожидаются, чтобы вышел кто.

Учительши степенно ходят по школьной веранде, от одного класса до другого; за ручку берутся двумя руками, будто дверь трудно открывается. Но прежде обопрутся о дверь коленом и животом. И еще раз оглянутся на улицу.

Ребятишки по дороге в школу сбиваются стайками, идут, размахивая сумками, и тоже говорят про свадьбу. Про невесту, которую, слышь, украли ночью, это же надо!..

Перед глазами их воскресают деревенские легенды, вроде той, что говорит об упавшем с неба свитке или о табунщике, которого убили на солончаках. Только с этими легендами в один ряд можно поставить нынешнюю свадьбу.

Даже старики едва вспоминают схожие случаи. Правда, лет шесть или семь тому назад тоже сбежала у кого-то невеста — так она еще до свадьбы сбежала. А то еще, давным-давно, старшая дочь Косорукого Бикаи (тетка нынешнего Косорукого Бикаи) убежала с работником… однако ж не в ночь свадьбы, а через два дня… Или вот еще… Словом, чем больше раздумывают над этим, тем больше случаев приходит на память. Удивительное дело: то никак не вспомнишь, сколько ни ломай голову, а то вдруг само все всплывает, друг за другом, словно на прочную нитку нанизанное…

— Так этому старому скупердяю и надо, — говорит один. — Сколько добра на чужом горбу скопил!.. Наконец-то его по макушке щелкнуло…

— Бог зря не накажет, — вторит другой. — Много мужицкой кровушки в его богатстве.

— Ох, многих он надувал, обманывал, многих… Семь шкур готов был с мужика содрать, — добавляет третий; у каждого находится, что сказать на этот счет. Однако так лишь старики говорят да мужики из самых бедных, которым случалось работать у Жирных Тотов поденно или издольно. А справные, самостоятельные хозяева говорить ничего не говорят, а больше посмеиваются с довольным видом. Если ж говорят, то что-нибудь вроде: мол, поделом этому Ферко… Ишь чего захотел: такую молоденькую взять за себя, почти ребенка!.. Сам-то уж не молод ведь. Пора бы начать головой думать…

Словом, и не ругали Тотов, но и не жалели, не защищали…

Только-только началось утро, а Маргит Шерфёзё уже бежала на Широкую улицу, к Илонке Киш. Сперва хотела было покричать у ворот, да вспомнила, что нет у Кишей собаки: две недели назад взбесилась, убили ее. Так что просто открывает Маргит калитку и входит во двор. К крыльцу идет.

Старый Киш печку в сенях топит.

— Доброе утро, дядя. Илонка встала ли? — спрашивает Маргит.

— Утро доброе, дочка. Должно быть, встала, зайди посмотри, — отвечает старик и шевелит огонь в печи. Клок дыма вырывается из дверцы, за ним язык пламени.

Илонка не спит, но и встать не встала еще. Лежит в постели и на дверь не отрываясь глядит. Этой ночью почти не спала она. Мучилась все, думала: господи, господи, скорей бы уж прошла, кончилась эта ночь… Тогда бы она была спокойна. А на будущей неделе и ее посватают; там рождество, Новый год… В начале января свадьбу можно сыграть… Греют ее эти мысли, яркие, как цветы под весенним солнцем, но все не отрывает она глаз от двери. Боится, что вот появится кто-то — и разлетятся по ветру ее мечты, как одуванчики.