Пал Сабо - Пядь земли

Так вот и идет воскресенье у Красных Гозов.

Снова звонят в церкви в два колокола, потом обрывается звон. Кто собирался на службу, тот и так уже пошел, а кто не собирался, тому звони не звони…

От Красных Гозов никто в церковь не идет.

Матери некогда, да и вообще она не очень-то туда ходит: когда уж ей… А сын ее и так всю неделю тачку толкал… Хоть в воскресенье отдохнуть чуть-чуть, побездельничать, помыться, почиститься, поесть вдоволь, покурить; Марике так и совсем не стоит. В прошлое воскресенье вот с одной бабой в церкви обморок случился. Словом, куда уж Марике в церковь. Боится она туда идти.

Не идут в церковь ни Тарцали, ни Сито, ни Силаши-Киш — никто из землекопов. И не только нынче: они и зимой не ходили — одним словом, совсем не ходят. С церковью у них так же плохо дела обстоят, как, скажем, с кружком чтения. Все время зовут их туда зажиточные мужики, заманивают: мол, и платить много не надо, гроши какие-то — а все равно не ходят. И в церковь не ходят. Хоть здесь вовсе платить не надо. Все равно: церковь — это для крепких хозяев. Да для тех, у кого времени много.

А вообще-то большой разницы в хозяйстве между ними нет. Даже у самых богатых мужиков в деревне — хольдов семьдесят, восемьдесят всего земли; таких всего трое или четверо. Остальные — с десятью, двадцатью хольдами. С пятью. Даже с четырьмя… А все-таки те, у кого и этого нет, не ходят ни в кружок, ни в церковь.

Правда, если не могут они добиться решения по каким-нибудь своим делам ни в правлении, ни у адвоката, то идут в священнику. Скажем, если прошение надо написать или еще что. Священника бедняки уважают, даже любят по-своему; да ведь уважать — одно, а в церковь ходить — другое. Ну конечно, нельзя сказать, что совсем они там не бывают: бывают, отчего же. Например, в предновогодний вечер — церковь тогда полным-полна, яблоку негде упасть. Даже в притворе народ стоит… Или когда кто-нибудь из родственников помрет. Или женится… Есть такие, кто в церкви лишь на собственной свадьбе был. Это в первый раз. А во второй раз будет, когда принесут его туда со свечами. Во второй и, стало быть, в последний.

Понятно, что и налог церковный не очень-то охотно они платят, хоть платить и приходится. Потому что налог этот собирают, как все прочие налоги. С того, конечно, кто способен заплатить. Да только и тут есть люди, которые свои недоимки в могилу уносят.

Однако ж воскресенье бедняки соблюдают лучше, чем богатые. Те, может, сами и отдыхают, да зато дети и работники у них трудятся. И не только возле скотины: смотришь, то сено идут грести, копнить, то уже возят сено или озимый ячмень. И летом так бывает, а уж осенью обязательно. Правда, много лет как объявляют по деревне, что, мол, в воскресенье можно работать: министр разрешил. Да ведь это такое дело… все равно бы работали мужики, хоть бы министр и не разрешал.

Чудны́е все-таки эти министры…

А поденщикам, землекопам хватает работы и на неделе. Для того и воскресенье, чтобы душу отвести. Побездельничать. Шелковичных ягод поесть. По соседям походить. Посидеть в саду или у калитки.

А еще воскресенье — для того, чтобы в корчме побывать.

Это, конечно, для тех, у кого душа требует.

Для старого Сито, например. У которого семеро детей. И который мечтал двух волов купить, а еще готов был пристяжным до Варада скакать за барышней из усадьбы.

Начинает он с фрёча, потом идет второй фрёч, третий. Когда, ближе к вечеру, очень уж размахается он руками, тут прибегает в корчму меньшой его сынишка: мол, идите домой, батя. Сито на него даже внимания не обращает. Потом бежит кто-нибудь побольше, потом еще побольше, еще… а когда стемнеет, приходит за ним старший сын, женатый. Этот ничего не говорит, только покашливает. Будто в горле у него першит.

Тут понимает Сито: конец веселью. Хочешь не хочешь, а домой надо идти. Потому что сын этот шутить не любит. Если надо, и за шиворот отца возьмет.

Так что воскресенье в деревне, в летнюю пору, проходит по-разному…

— Эх… и в воскресенье покоя нет… — ворчит Лайош Ямбор, четвертый выборный, который нынче с девяти часов утра слоняется вокруг своей телеги, вдали от дома, в Комади. Однако ворчит потихоньку, чтобы никто не услыхал. Обойдет телегу, колеса посмотрит, ободья, сено поправит в передке. Лошади головы повесили — тоже тоскуют, наверное. Стоят они в упряжи на улице, перед ресторацией. Часа уже полтора, наверное, стоят.

То, как Лайош Ямбор, четвертый выборный, оказался с телегой и лошадьми в Комади — история особая. (Ух, нелегко же рассказать обо всех историях, что случаются в воскресенье.) Во вторник зашел он в правление, и тут его, как выборного, послали деревню обойти насчет прививки скоту. Словом, выходит он на крыльцо, шапку на голове примащивает — а навстречу поднимается по ступенькам Шара Кери.

— Э, смотрите-ка, и вы здесь? — говорит повитуха и останавливается на ступеньках, руку упирает в колено.

— Тс-с!.. Тише, — шепчет Лайош Ямбор и озирается. Не слышит ли кто-нибудь?

— Это почему же тише? Я ведь не воровать иду… Давайте-ка быстро три пенгё шестьдесят. Ишь ты! В Неште, говорит, живу. А я про вас вспоминала недавно, когда вы языком трепали по деревне. Только думала, что это не тот Лайош Ямбор, наверное, какой-то другой. Ну, так что будет с долгом?

— Не кричите, ради бога, — умоляет Ямбор. До сих пор удавалось ему как-то обходить повитуху, будто чувствовал, что плохо это кончится. И вот тебе на! Надо же было ей как раз в эту минуту сюда явиться!..

— Это как же понимать? Вы мне задолжали, и еще чтобы я не кричала… А ну, давайте сейчас же деньги, или я прямо к старосте иду.

Лайош Ямбор очень умным бывает, когда его прижмет. До сих пор радуется, что в таком трудном положении выкрутиться сумел.

— Ладно, ладно… я ведь помню. Только в последнее время все денег не было… да еще поросята сдохли… — Тут он не соврал: в самом деле сдохли — три года назад. — В общем… может, вам отвезти чего-нибудь или телега нужна?

Смотрит повитуха на рыжего мужика, думает.

— Ладно. Пусть будет так. В воскресенье утром отвезете меня в Комади. Отправимся утром, в шесть часов. Но чтобы без фокусов, а то ведь мне надоело свои деньги ждать…

Ух, это еще можно вынести. Только бы забылся наконец тот случай на станции. Но Лайош Ямбор — мужик умный, понимает, что теперь, после этой встречи, он навсегда у повитухи в руках.

А все ж такая поездка лучше, чем деньги отдавать… Вот только баба что скажет на это? Как ей объяснить?..

— Кто знает, мать: может, понадобится и нам когда-нибудь повитуха, или еще что… — заискивающе говорит Ямбор жене, в то время как та опять складки на платье распускает: поправилась с зимы на шесть кило.

— Нам, повитуха? — удивляется баба; но вообще-то кто знает… Короче говоря, Лайош Ямбор оказался-таки в Комади и теперь вот стоит, ждет повитуху, которую неизвестно зачем вызвал на сегодня санитарный врач.