Екатерина Рысь - Религия бешеных

Может быть, я просто умудрилась дойти до последней инстанции в элементарных поисках отца?

«Отче наш … » Значение этих слов стало огромно. Просто это был единственный «отче» … И это стала единственная реальность. Мир вокруг отдалился, образовалась прослойка холодного безмолвия между мной и им …

… Странная все-таки получается молитва. Только прошепчешь: «Ничего ведь не прошу. Дай исполнить Твою волю. Но … помоги … » И уже не отведешь взгляд от лика …

А дальше — ощущение, что вцепилась в солнце на небе — и с силой тянешь к себе его луч. И тогда как будто спица вонзается в позвоночник — и понимаешь: все, понеслось .

Дрожь, озноб — по плечам, по спине …

И вот теперь, убитая , обездвиженная, в полубреду, я как заклинание упрямо гоняла в мозгу слова молитвы. Чувство, будто уперлась лбом в кирпичную стену и стараюсь ее сдвинуть. А я просто пыталась ввинтиться обратно внутрь плоской декорации под названием жизнь…

… Это похоже на погружение в черную воду: все глубже, все дальше … И это похоже на холод. Это и есть холод. Холод — и стрела изо льда, устремленная строго вверх .

Состояние охотника. Состояние зверя. Состояние, в котором непостижимым образом знаешь о жизни уже абсолютно все. В этом состоянии лучше всего убивать .

Я не знаю ничего страшнее молитвы. Я не знаю ничего страшнее человека, лишенного сомнений …

«Только цель даст смысл — и право на действия. Значит, мне нужна цель, способная заслонить собой все … »

Никто и не думал искать цель среди людей. Не люди придумывают такие цели … Они только способны увидеть такую цель и пойти путями, неумолимо ведущими в небо. Желание лютой веры — вот что гнало сквозь жизнь .

Мне надо к СВОИМ. Кто-то здесь не мог не увидеть того же, что и я. Мне нужны единоверцы. А целью все равно останется Цель …

…Вот так опасно надолго оставлять человека одного. Наедине с самим собой, со своими мыслями, со своим бредом — и со своей молитвой…

Это мне только казалось, что я пробивалась к живым. Вокруг меня теперь был мир мертвых. И мне был нужен мой индеец Никто, мой проводник по миру мертвых — прямо как в фильме «Мертвец».

Он и увел меня в свой мир.

Надо быть осторожнее в своих желаниях.

…Что-то слишком много вокруг безмятежно простреливаемого пространства…

Морозная сухая осень в Москве — счастье, которое в эти дни всегда с тобой. Терпкий острый воздух — это и вкус, и вдох, и заново обретаемое ощущение режущего, горького счастья. Длинные ряды лип романтичного тихого сквера были бы чудесны в любой другой ситуации.

Только не в нашей.

На левой стороне прозрачного сквера — здоровый банк, камеры наблюдения наверняка нацелены точно на дом с адресом «2-я Фрунзенская, 7». Палево, что я могу сказать. За спиной — Комсомольский проспект, впереди, в конце короткой улицы — уже набережная и река. В середине улицы справа — забор и огромный куб балетной школы, мертвый, как саркофаг. Но если в центре Москвы на здании висит именно такая табличка, значит, содержание соответствует названию, и какая-то захудалая жизнь на этом Марсе все-таки есть. Но наружу она не прорывается ни одной живой душой. Учреждение очень закрытого типа…

Но в нашей ситуации нас интересует только то, что по периметру, — забор. Какие-то дворы на коротком промежутке от проспекта до набережной все-таки есть, но влево-вправо от 2-й Фрунзенской уходить — все равно что прятаться в водопроводной трубе. Что я могу сказать, путей отхода никаких. Всех, кто посыплется из подвала, просто стой и расстреливай под липами, как в чистом поле.

Но это уже лирическое отступление…

А где же обещанный подвал?

Повернув за угол, я недоуменно пошарила глазами по стене, а мой приятель-проводник Женя уже со знанием дела направился к… Нам сюда, что ли? Похоже, здесь меня заставят-таки забыть о подиуме и научат внимательно рассматривать землю у себя под ногами…

Да уж, воистину: «…не суйся в нашу щелочку и странное отверстие…» Непосвященные люди наверняка всегда норовили проскочить мимо, никак не ассоциируя эту неприметную лазейку со входом в обиталище людей. Казалось, она больше всего годится для того, чтобы, нечаянно попав ногой в провал в асфальте у стены, ненароком оступиться, загрохотать вниз — и там застрять…

Узкий лаз к полуподвальной двери длиной в восемь крутых ступенек больше подошел бы для собаки. Взрослому человеку, зажатому между стеной и парапетом, здесь было уже не развернуться… Случись что, какая здесь будет давка… А многим было бы и вовсе западло даже пытаться развернуться. Эта лисья нора никак не котировалась в качестве входа в офис.

Разве что в офис № 4…

Железная дверь открывалась неудобно, погрохотав в нее, надо было опять подняться на пару ступенек, чтобы тебя не прищемили.

В сочетании с маленькими зарешеченными окнами по обе стороны угла дома — в углублениях, обычно обрамляющих полуподвальные окошки, ненавязчиво просматривались странные, намертво спрессованные, компактные нагромождения строительных материалов — все эти неудобства попадания внутрь распознавались как элементы укрепления. Войти в помещение было непросто. Выйти — мелькнуло у меня нехорошее подозрение и мгновенно трансформировалось в уверенность — тоже…

Все по Библии: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их»…

Мы таки нашли… Но на мой настороженный взгляд, библейская трактовка, что есть хорошо, что — плохо, в данной ситуации странным образом теряла свою силу. Здесь больше подошли бы радостные излияния одного моего знакомого: «Мы не пойдем широкой дорогой правды, мы будем красться узкой, извилистой тропинкой лжи!»

Ну что же, будем красться…

Стрельнув глазами через левое плечо на липы (по Кастанеде, именно за левым плечом у человека стоит смерть), я только пробормотала про себя: «Оставь надежду, всяк сюда входящий…»

И шагнула на ступеньку…

…ЕГО, своего индейца Никто, я вырвала из гнилого контекста местной околопатриотической тусовки мгновенно. Живописный парень с Че Геварой на футболке сразил меня хитросплетением радикальной логики: «Уборка мусора на пляже не имеет политической окраски и потому бессмысленна!» Вместо этого они приволокли однажды на коммунистический пикет на площади мертвую свиную голову и сожгли американский флаг. Это все, видимо, имело глубокий смысл.