Святослав Рыбас - Варианты Морозова

— Помню, — неуверенно ответил Рымкевич. Наверное, не помнил.

— Есть у меня парень. Заместитель начальника добычного участка, Тимохин Виктор Федорович. Член партии. Анкета в порядке.

— Сколько ему?

— Тридцать два. Золотые годы.

— Дай-ка анкету.

Зимин распахнул корешки папки, наскоро пробежал глазами и подал Рымкевичу.

— Вот, Валентин Алексеевич…

Рымкевич взглянул на фотографию Тимохина, пришпиленную к краю бумажного листа канцелярской скрепкой.

— Лысый, — недовольно сказал он. — Это не золотые годы.

Зимин промолчал, ждал более серьезных замечаний.

— Потянет? — спросил Рымкевич.

— Уже тянет. Два месяца и. о. Проникся и справляется.

— А как Халдеев? — вспомнил Рымкевич. — Тоже проникся?

— У него, как вам сказать… период сложностей.

— Не сочиняй. Он толковый специалист. Недаром к тебе послали, пусть укрепляет. Будешь его шпынять — накажем.

— Нет, Валентин Алексеевич! — поправился Зимин. — У Халдеева в том смысле сложности, что он всю проблему хочет охватить. Глубокий человек. А на это ведь время требуется.

— Ага, ну конечно, — кивнул Рымкевич. — А то я подумал… Ты чего стоишь? Садись.

Зимин присел на край стула, подался грудью вперед к столу.

— Значит, Тимохин, говоришь? — произнес хозяин задумчиво. — В принципе не возражаю… Не возражаю… Скажи вот что. Кто у тебя в резерве на выдвижение? Может, кто-то… — Рымкевич постучал указательным пальцем по фотографии. — Скучная физиономия. Хочется на твоей позорно отстающей шахте видеть… орла! Понимаешь?

— Тимохин — это надежный работник, — сказал Зимин.

— Ну допустим, Тимохин. А кто еще?

Зимин стал перебирать в уме, кого бы подсунуть старику, чтобы тот наверняка зарубил.

— Морозов, пожалуй, двадцать девять лет. Помначальника.

— Анкета у тебя?

— Нету, Валентин Алексеевич, — вздохнул Зимин. — Честно говоря, из него когда-нибудь выйдет сильный руководитель, но сперва надо обмять. Мальчишества много.

— Морозов… Морозов, — вспоминал Рымкевич. — Как зовут?

— Константин.

— А отчество?

— Петрович.

— Сын Петра Григорьевича Морозова? — с непонятным напряжением произнес старик.

Зимин не знал, чей сын Морозов, на всякий случай кивнул. Из вопроса он понял только то, что у Морозова есть в тресте своя рука . Он обозлился. Зимин презирал протекции. Ему приходилось часто пользоваться знакомствами и связями, и он всегда прибегал к ним, стараясь сам себя убедить, что без них не проживешь. У него в молодости не было никаких рук, связей и блатов. Он шел самостоятельно.

Рымкевич не глядел на него.

— Так я и знал! — воскликнул старик негромко. — Настигнут… Рано или поздно настигнут… Он мне ничего не передавал? — Рымкевич колюче взглянул на посетителя.

Зимин пожал плечами и подумал: «Из ума выживает. Кто ему Морозов?»

Рымкевич поднял руки к вискам, сжал голову. Внешние углы глаз поднялись. Лицо стало татарским, страшным. Тотчас Рымкевич опустил руки.

— Ставь Морозова, — решил он. Поглядел тяжело, ждал сопротивления.

— Можно Морозова, Валентин Алексеевич, — покорно произнес Зимин. И подпустил горькой иронии: — Желание начальства — закон для подчиненного.

— Не блажи! — приказал Рымкевич.

— Я за производство болею! — с сердцем бросил Зимин. — Вы еще свою секретаршу туда поставьте.

Это была дерзость. Но Зимин не испугался: Рымкевич не доверял его выбору, и тут нельзя было уступать.

— Не блажи! — повторил Рымкевич. — Ставь Морозова.

— Я-то поставлю…

— Вот ставь! Привози представление… Мальчишества в тебе много, Сергей Максимович. Дергаешься по пустякам. — Рымкевич захлопнул папку. — Договорились?

Ему вряд ли нужно было согласие Зимина. За долгое время своей жизни Рымкевич участвовал в служебных повышениях многих и разных людей. Он знал законы этой шахматной игры, где уживались героизм и бессмыслица: сам возвышался, летел вниз, снова карабкался по сужающейся лестнице и на излете карьеры остыл к некогда увлекавшей его борьбе. Для дела почти всегда было безразлично, какой человек поднимался на первую ступеньку карьеры: слабые все равно отсеивались, а крепкие росли вверх. Поэтому Рымкевич никогда не вмешивался в кадровые передвижения, отдавал инициативу начальникам шахт. Только однажды он указал Зимину на Халдеева, и Зимин, не поняв хода, взял к себе нового главного инженера. Халдеев был поставлен впрок, как запасной козырь. Если Рымкевича вдруг попрекнули бы отсталой и позорной шахтой, у него был бы ответ — предвидел, есть готовая замена.

Вообще-то передвижения и новые назначения он считал молодой глупостью и одобрял их тогда, когда вступали в силу неотразимые доводы болезни, смерти или некоторые исключительные обстоятельства.

Однако мудрое правило «все должно идти естественным образом» сейчас нарушалось. Кто был Морозов Рымкевичу? Один из сотен безвестных юношей, опрометчиво выучившийся на горного инженера, чтобы отдаться во власть суровых геологических стихий. Может быть, он вполне заурядный парень. Скорее всего, наивно порядочный, не боящийся спорить с начальником шахты, а тот злопамятен и ведет счет обидам своего самолюбия. Но до тридцати лет человек еще не успевает испачкаться в житейской грязи, он еще славный дурачок. О таком вот Иванушке-дурачке Рымкевич читает сказки своей внучке Вике. Пока Иванушка не занимает в сказочном царстве никакой должности, он симпатичный малый, а попробуй придумать, каким он сделался, когда женился на царевне и стал управлять царством? Об этом нету сказки. Откуда ей взяться? Рымкевич и Вика принялись сочинять, и вышло: что бы ни придумал Иванушка-царь, а когда приказ по руководящей цепочке дойдет до исполнителя, то никакого толку в себе не содержит. Многие молодые Иванушки ропщут, сами хотят испытать свои руководящие качества, а Иванушка-царь их держит в узде, чтобы не блажили. Тем временем жена-царица, соскучившись во дворце, наставляет супругу рога… Вика не поняла насчет рогов, но закричала полемически: «Ты, дед, не умеешь сказок придумывать! У тебя не сказка, а неправда!»

Что с нее взять? У деда уж в десятый раз трава на могиле вырастет, когда Вика, может, и согласится с его сказкой. А может, не надо? Пусть так. Она женщина. Ее надо уметь жалеть и прощать…

Вот Зимина некому пожалеть, от него веет горькой забитостью. Он был Рымкевичу как болезненный ребенок для матери. Старик вытянул его много лет назад, когда тот был одним из хороших мальчиков. Вроде Морозова. Или даже лучше. А кем Зимин стал? Кем?..

Такое же ждет Морозова, потому что чем выше, тем холоднее. Он будет дальше видеть, станет опытнее и, пока не погаснет жар честолюбия, не поймет, почему пропали друзья и почему родные дети выросли чужими. Но потом все поймет.