Михаил Сегал - Почерк

Старался отвлекаться, ведь несмотря на то что моя должность называлась в отделе кадров «стажер», фактически в эксперименте я выполнял функцию Заместителя. Это выматывало нереально, требовало много энергии и времени на восстановление. Как у донора, например. Донорам же тоже дают какие-то выходные и талоны на питание. Если бы я чересчур концентрировался на личном, просто не смог бы работать и помогать людям.

Я по-разному пытался восстанавливаться: и спать подольше, и калорийное есть. Но больше всего помогало вот это лежание на солнце. Я растекался по нагретым камням, разворачивал руки ладонями вниз и присасывался к теплу, как ящерица. Конечно, зимой так уже не получится, но до зимы далеко, неизвестно еще, что со всеми нами произойдет.

Легкая, как лист, когтистая лапка скользнула по моим волосам. Я перестал слышать шум далеких улиц, автобусов и детей. В этот момент меня позвала Лика.

– Георгий! Мы вас ждем!

Мое имя не давало нам перейти на «ты». Потому что говорить «Георгий», и при этом «ты» – тупо, вынужденно получается «вы». А чтобы говорить «ты», нужно говорить «Жора», а этого я не допускаю, потому что всему есть предел. Потому что кто из мальчиков хочет быть Жорой, а из девочек – Зиной? Выхода не было. Всегда приходится выбирать между целостностью своей личности и счастьем.

Я вошел в прохладный подготовительный отсек, разделяющий комнату для бесед и Камеру Замещения. Выпил подслащенный сиропом раствор № 1, зашел в Камеру, надел на себя датчики. Раствор должен был хорошо усвоиться, главное было – спокойно посидеть.

Лика провела пациента в комнату для бесед. Охтовский прошел вслед за ним. Я понемногу засыпал, но при этом все очень хорошо слышал.

– Садитесь, устраивайтесь поудобнее, Андрей Петрович, – сказал профессор.

«Конечно, – подумалось мне, – хорошо быть Андреем. – Что «ты», что «вы» – одинаково».

– Выпейте чая, это поможет.

Я отчетливо услышал, как пациент взял стакан, динькнуло блюдечко. Это был раствор № 2 для пациентов. Теперь мы были в одной упряжке, а рулил нами доктор Охтовский.

– Вы несчастливы? – спросил доктор.

– Да, – ответил Андрей Петрович.

– Задумывались почему?

– Неоднократно.

– И что надумали?

– А что тут думать? Я отдельно, а счастье отдельно.

– Ну, не в счастье счастье, – сказал доктор, – давайте разбираться. Ведь главное, определить точно – чего вам хочется.

– А толку, доктор! От этого только больнее.

– Попробуем вам помочь!

Лика прошла совсем рядом, или просто показалось, раствор начинал действовать.

– Сейчас мы увидим вашу идеальную мечту, сосредоточьтесь.

Я понимал, что пациент впадает в состояние № 2, собрался – сам уже почти был в состоянии № 1.

– Вам хочется любви, нежности, красоты, восторга? – спросил Охтовский.

– Да! – уверенно ответил Андрей Петрович.

– Чего больше, выберите главное!

– Любви!

– Отлично! – прошептал доктор.

– Нежности! Красоты! Восторга! – добавил пациент.

Я не видел, но представлял очень хорошо, как собран сейчас Охтовский, как отточенно холодно работает его мозг.

– Отлично, – сказал он, – я сам сторонник любви… нежности… красоты… восторга…

Он говорил медленно, и я понимал, что пациент уже на пути в мир любви, нежности, красоты и восторга. Я должен был ловить каждое слово их разговора.

– Где оно… Счастье, – начал Охтовский глубоким, завораживающим голосом, – в летнем утре, в зимнем вечере? У камина? У реки? В завитке волос незнакомки или запахе морского ветра…

– Счастье… – прошептал Андрей Петрович уже из состояния № 2.

– Почему оно неуловимо, почему доставляет столько страданий? Сейчас мы приблизимся к разгадке.

Ко мне на лоб легли тонкие пальцы Лики.

– Готовы, Георгий?

Я кивнул. Она поправила датчики, проверила все приборы.

– Мы пойдем в мир вашей мечты, увидим ее глаза в глаза. Отделим нежность от восторга, любовь от красоты. Сплетем их снова в тугой, сочащийся молодой травой венок и избавим вас от страданий.

Я пока ничего не видел, было темно.

«Избавим от страданий», – звенело в голове.

– Приблизимся к красоте! – сказал Охтовский. – А ну-ка, не думая, говорите, что видите!.. Давайте, не бойтесь, это надо!

– Зачем? – спросил Андрей Петрович.

– У Надо нет Зачем! Что видите?

– Поле, – прошептал Андрей Петрович, – голое поле, деревце еще стоит.

– Чудненько! Поле – это ведь очень красиво!

Повеяло холодом, но было по-прежнему темно. Ни желтого, ни белого еще не отделилось от мрака.

– А что за поле, какое оно? Ну-ка, опишем-ка!

– Зима, – сказал Андрей Петрович, – в снегу все. Ни следочка нет, даже заячьего… Припорошило… А деревце далеко стоит… Километр, может…

Белый ударил в глаза, залил белки – до самого мозга, как если бы у меня была белая кровь.

– Не могу, – прошептал он, – страшно. Белое все. В голову ударило.

Это было хорошо: значит, мы были вместе. Значит, чувствовал его я хорошо.

– А ну-ка, не бояться! – повелел Охтовский. – Поле, зима! Красота. А что за местность? Какая страна?

– На поле не написано. Как тут поймешь…

– Думайте, думайте, где вам спокойнее было бы…

– Так в Норвегии это, – ответил моментально пациент, – чую, в Норвегии.

– Ага… Теперь дальше. Вы-то где? Прямо-таки посреди поля стоите? Холодно вам?

– Нет вроде, – Андрей Петрович поворочался в кресле, – не холодно… В сторожке я… Убрано все, дубом пахнет… Иней на окне.

– Красота! – сказал профессор. – Хорошо, покойно. И что же, прямо-таки у окошка и стоите?

– Нет… Не стою, лежу… На кровати широкой… На шкуре медвежьей.

Запахло уютной домашней пылью, дубом, прогретой зимней свежестью. Правый бок лизнуло горячим.

– Печь имеется, – сказал Андрей Петрович. – Покойно мне тут… Страху нет…

Показалось, что Лика коснулась меня снова, провела по щекам, по шее. Но это Андрей Петрович вскрикнул:

– Трогает меня!

– Кто вас трогает, голубчик? – спросил Охтовский.

– Баба… Руки у нее горячие… Пальцы длинные… Волосы ерошит, губы теребит… С ума сводит.

– Это прекрасно! Вот и нежность. Завидую вам… А что за баба, как выглядит?

Наступило молчание. Мне было трудно балансировать между белым и черным.

– Не вижу… Повернуться боюсь.

– А ну-ка, не бояться! Давайте посмотрим на нее!

Белое куда-то ушло, свернулось, как клочок бумаги.

– Черная баба… Афронегритянка!

– Восторг! Понимаю вас, как мужчина, это прекрасно… Молодая, стройная?

– Очень!

– Итак, вы в Норвегии, зимой, в деревянном домике, на кровати с медвежьей шкурой, рядом негритянка… Прекрасная мечта! А чем занимаетесь? Ну-ка, не стесняться!

Грустный, немолодой Андрей Петрович выдохнул:

– Интим у нас…

Запах дуба, как терпкого коньяка, медленно заполз в ноздри, я почувствовал прикосновения черной девушки. Она гладила мне лоб. Касалась пальцами губ. Губами – пальцев.