Евгений Алёхин - Птичья гавань

— И как я понесу их в ремонт? На меня мастер посмотрит как на идиота, прежде чем вытащит этот гвоздь.

Мой отец, репортер с пятнадцатилетним стажем, любитель шутить про какашки и дразнить деда за отсутствие самоиронии, сочинитель пошлых стишат и рифмованных поздравлений, но интеллигент, ни разу в жизни не позволивший себе сматериться при детях; человек, который сам разводил и убивал кроликов, от которого сладковато пахло их дерьмом, который не мог себе позволить дать мне денег, чтобы я поел на большой перемене, — этот человек в середине свой сложной жизни, в марте девяносто седьмого года настолько испугался, что какой-то там мастер по ремонту обуви посмотрит на него как на идиота, что даже сказал своему сыну: «Я дам тебе по морде сапогом».

Да любой отец-алкаш просто усмехнулся бы. В тот день был легкий мороз, и я шел в школу в кроссовках сестры, стараясь не смотреть на одноклассника. А у того уже язык чесался поделиться со всеми этим маленьким анекдотом.

В итоге отец сам без труда вытащил злосчастный гвоздь и заклеил ботинок. Думаю, у него ушло на это не больше десяти минут. Ладно, с тех пор я давно переплюнул отца по количеству мелких и крупных зихеров. Взять хотя бы случай с украденной цепной пилой, даже им можно крыть любые отцовские промахи.

Леджик торчит из окна, жестом подзывая зайти к нему. Пока я поднимаюсь по лестнице, он уже вышел на площадку в тапках, ждет.

— Лялю, что ли, ищешь? — спрашивает он.

— Да я уже забыл о его существовании. Уснуть просто не могу.

— Пошли ко мне.

Я впервые захожу к Леджику домой. Тихо разуваюсь в коридоре. У него в квартире нет неприятного запаха, все прилично, скромно, уютно. Может быть, я немного разочарован. Думал, что такие авантюристы растут в беспорядке, в квартирах с проблемными санузлами, в запахе плесени, каждый день разгадывая маленькие коммунальные головоломки. Мы заходим в комнату Леджика. У него даже есть книги, и это не художественная литература. Я не изучил их внимательно, и они навсегда превратились в книги-болванки, без авторов и названий. Кровать, журнальный столик. Нет разбросанных грязных носков, висит чистый ковер на стене.

— Хочешь поесть?

Я не знаю, хочу ли, наверное, нужно поесть. Киваю, польщенный такой заботой. Здесь я могу есть спокойно, нет никакого повода брезговать и бояться, что посуда окажется грязной. Леджик приносит жареную картошку и кабачки. Не очень люблю кабачки, но стоит мне съесть кусочек, как понимаю, что очень голоден. С утра ничего не ел.

Леджик расставляет шахматы.

— Придется сыграть со мной, Жука.

Пожимаю плечами:

— Если ты дашь мне фору.

Я передвигаю фигуры, совсем не думая. Нет во мне жажды победы, я наблюдатель, не завоеватель. Играю, просто чтобы скоротать время.

— Помнишь, как мы воровали сварочный аппарат? — спрашиваю я.

Леджик тихо смеется. Конечно, он помнит.

Как-то ночью я возвращался домой и встретил возбужденного Леджика. Быстрее пойдем со мной, сказал он. Там возле ЖЭКа открыт гараж, а в нем сварочный аппарат. У меня не было желания что-то красть, но и отказывать не хотелось. Зачем ему сварочный, спросил я. Как же, он нужен любому нормальному человеку. Продадим, заработаем. Мне не очень верилось, что его легко продать, но Леджику было виднее. Мы забрались в гараж и стали толкать в темноте эту махину весом в центнер, а то и больше. Одно колесико из четырех крутилось. Нам конец, подумал вяло я. Поставят на учет и привет: живи до первого происшествия. Сейчас вернется хозяин, и нам конец. Сложнее всего было перетащить аппарат через порог в дверце гаража. Потом уже проще, под горку и в заросший кустарником кювет. Спрятали в кустах, устали и все прокляли. «Бросим его здесь?» — спросил я. «Да хрен с ним. Кому я его продам», — сказал Леджик.

— Продал ты его, небось, — говорю я.

— Ну конечно. Подумай сам. С утра приходит хозяин, сварочного нет. Следы ведут в кусты. Он же не идиот, он забирает свой сварочный и запирает гараж.

Фигур у меня остается все меньше.

— Наверное, ты прав, — отвечаю я.

Но мне все кажется, Леджик хитрит. Хочу спросить его насчет электропилы. Зная, что Леджик тащит все, что подвернется под руку, я все же однажды позвал его в гости. Мне было четырнадцать, и я очень редко оставался один дома. Не хотел терять шанс устроить свою маленькую пирушку. Пришли еще два моих одноклассника (Леджик учился в параллельном, девятом «Б»), и приехали две девчонки из города.

— Ты сегодня станешь мужчиной, — сказала мне одна из них. Дразнила меня, издевалась.

— Я уже давно не мальчик, — ответил я на всякий случай.

Мы разливали спирт из стеклянной банки. Я проснулся на полу своей комнаты, никого не было, зато все пропахло куревом.

Отец и мачеха могли вернуться в любую минуту. Я в спешке проветривал кухню, мыл посуду и полы. За уборкой меня и застали. Но мое опьянение и беспорядок были не главной проблемой: из сеней пропала цепная электропила, которую отец взял у друга, чтобы обновить стайку, где держал кроликов. Я не закрывал дверь, ее мог кто-то украсть, пока мы пили. А мог и унести Леджик или мои одноклассники. Может, они провожали девчонок, а Леджик в это время стащил пилу. Но наш дом был крайним на улице в ряду частных домов, дальше — милицейское общежитие. Разве стал бы Леджик средь бела дня вытаскивать пилу под окнами этой общаги? Куда пропала пила?

Отец не повысил на меня голоса и не замахнулся. Но мне казалось, что внутри у него что-то перевернулось, появилось горькое сожаление по поводу меня, чувство, что в его сыне есть изъян, от которого просто не избавиться.

— Как насчет электропилы? Это ведь не ты украл ее? — говорю я Леджику.

Леджик смотрит мне в глаза, не мигая. Я вспоминаю, как мы обнимались под песни Михаила Круга, сюжеты которых одновременно смешили нас и трогали за душу. Леджик говорил: «Жука, теперь ты мой братуха! Родной мой дурак».

— Ладно, давай доиграем, — обрываю я себя. Мне не нужен ответ. Разве меня интересует пила? Разве ее он украл? Он украл у меня гораздо больше. Мою мечту отомстить этому миру, отказаться от него, перебороть страх и спокойно его разрушить. Это я, еще ребенком и подростком, десяти-, двенадцати и четырнадцатилетним, прятался в кустах малины, рыдая и мечтая о самоубийстве. Всю жизнь растил его внутри, на спор прыгал с балкона на дерево, ходил по краю крыши, переплывал реку, почти не умея плавать, мешал спирт с пивом, подставлял под удар лицо, не умея бить в чужое. Для меня самоубийство было спутником, товарищем, которого я кормил пустыми обещаниями и постоянно предавал.

— Как ты это сделал? — спрашиваю я.

Я встал с дивана.

Уснул прямо в одежде после того, как вертелся перед зеркалом.

Из-за того, что спал в новой обуви, ноги затекли. Я разулся и залез на подоконник, просто посидеть. Только одно окно горело в целом общежитии напротив нашего дома. Холодок щекотал сердце с легкими. Я испытывал тревогу и ревность. Нужно было поделиться этой историей, набросать какой-то план, зацепки и якоря, и рассказать ее.