Евгений Алёхин - Птичья гавань

Все уходило на второй план, пока я думал о голых женщинах и плыл по течению. Решения откладывались на потом.

Директрисе и учителям было больше нечего сказать, на сцену вышли ребята из пятых-шестых классов, учительница музыки села за фортепиано, и началась самая ненужная часть мероприятия.

«Когда уйдем со школьного двора», — завыли ребятишки, мне стало стыдно, и я решил покинуть помещение.

На крыльце стоял Кузьма с сигаретой. Он сегодня надел брюки, светлую рубашку с коротким рукавом и галстук.

Зачем он так вырядился, было непонятно, никогда прежде не видел его при таком параде.

— Вот это красавец! — сказал я. — Дай-ка затянуться. Я взял у него сигарету и втянул несколько раз.

— Осторожней, детям столько нельзя, — сказал Кузьма.

— Сегодня буду пить, — пояснил я, — настраиваюсь на саморазрушение.

Голова сразу закружилась.

— Пошли домой, что там делать? — предложил он.

— Может, буханем сразу? Есть деньги?

— Надо переодеться, — ответил Кузьма, — а потом можно и бухануть.

— Прости, — осторожно заметил я и подмигнул, — но ты похож на фраера.

Он быстро хлопнул меня ладошкой по подбородку и поправил:

— На сутенера.

День был жаркий, мы вяло прошли мимо школы, и вышли на стадион. Я спросил у Кузьмы, не хочет ли он пойти в десятый? Он только отмахнулся.

— Зачем? Ты у нас умник, ты и иди.

— Пошли, — говорю я, — потом вместе в универ поступим.

Он закинул бровь так, что она ударилась о его «ежик»:

— Рехнулся, что ли?

— Но тогда ты должен мне один бой, — я даже схватил его за плечо. — Мне надо отыграться. Давай прямо сейчас? Рукопашная без борьбы.

Он скинул мою руку, огляделся по сторонам в недоумении. На стадионе никого не было, солнце пекло уже совсем по-летнему.

— Успеешь еще получить по башке.

— Да ладно, — у меня родилась необоснованная надежда на победу. — Я тебе прощу твой сраный долг, только давай немного побоксируем. Мне кажется, на этот раз тебе хана. Я созрел. Только галстук свой сними.

Ему было лень. Но я знал, что он не сможет устоять, если подобрать нужные слова:

— Ты должен мне сотку, Кузя. Мелкий жулик.

— Ладно, — он бросил свой пакет на молодую травку. — Мне даже галстук не придется снимать. Дрался бы лучше дальше с Кучей, мазохист.

Почему-то я разволновался, как на собственные именины, вот уж сомнительный подарок быть поколоченным. Я прыгал кругами — возбужденная макака. У меня тоже были длинные руки, но я не умел правильно бить. Боролся хорошо, а бить не получалось, если я сильно ударял человека, самому становилось больно. Нужно было избавиться от этого. Я был настырным купальщиком, не умеющим плавать. Кузьма выставил одну ногу вперед, нашел опору, стоял, грозный и бронзовый, толком даже не подняв рук, но это не значило, что он был безопасен. Я подскочил, кинул обманку рядом с его ухом, резко ткнул в бок, срезал лишнее пространство, и по инерции чуть не швырнул Кузьму через бедро, но он неожиданно сильно оттолкнул меня, отскочил, успев щелкнуть по челюсти, и сказал, будто одернул заигравшегося пса:

— Без борьбы.

— Извини, забыл.

Я нанес несколько ударов по его корпусу, вроде бы удачно, а потом Кузьма поймал мою руку, тряхнул меня всего, как куклу, крепко втащил в солнышко и бросил на траву. Я даже пернуть не успел, а он уже запрыгнул ногами мне на спину.

Похоже, он просто лично мне впервые продемонстрировал на что способен.

— Успокоился?

— Нет, — промычал я.

Тогда он уселся на спину, крепко взял меня за шею и сказал:

— А уебать и переспросить?

Я пытался повернуть лицо, чтобы ответить как-нибудь остроумно, но успел только почувствовать дыхание табачного дыма и увидеть фрагмент его верблюжьего лица да кусок галстука, и тут Кузьма ткнул меня рожей в траву, а сам слез. Он верблюд, я — лошадь-ублюдок, — подумал я зачем-то, — и нам не понять друг друга.

Только поднявшись я почувствовал боль в груди и подбородке.

Когда мы подошли к моей калитке, он вдруг достал деньги из кармана брюк и сказал:

— Могу отдать тридцатку. Остальное ты уже получил пиздюлями.

— Очень щедро, — ответил я.

Он отсчитал три десятки. Так мы и расстались. Я немного постоял, глядя, как Кузьма идет по улице к пятиэтажкам. Почему-то сердце билось, обидно было, что я не смог забрать у него сто рублей, или черт знает еще почему было обидно. Выклянчил тридцатку, что я за дешевка! Невыносимо захотелось отмотать драку назад, провести ее иначе, попробовать переиграть. И если этот путь ведет в тупик, то вообще отменить ее, отказаться от такой стратегии. Но на все у меня была одна попытка, я напросился на махач и погорел. Попутал чего-то, прибор для измерения реальности выдал неверные показатели. Казалось, что я смогу справиться, даже проучить Кузьму, этого беззаботного афериста, но куда уж мне.

Месяца два назад Кузьма потерял мой льготный проездной, и сотня, которую я назначил, — очень скромная сумма за такой зихер. По проездному даже в пригород, где мы жили, лишний рубль не надо было доплачивать, а из-за Кузьмы мне пришлось выслушать ругань отца, а отцу ехать в Собес и выпрашивать для меня дубликат, который выдали далеко не сразу. С Кузьмой мы были немного похожи, можно было решить по черно-белой фотографии, что я — это он год или два назад. Вот я ему и давал проездной, без всякого недоверия, а он возьми да и скажи, что потерял. А еще добавил:

— Если придут мусора, ты мне его не давал.

У меня чуть глаза не выпали.

— Ты где его потерял, дурень?! — заорал я.

— Нигде. Просто запомни, что ты мне его не давал.

— Опять тачки вскрывали?

— Никогда я не вскрывал тачек. Только если негде передернуть, — сказал он и пошевелил кулаком в области ширинки.

Однажды Кузьма рассказывал, что они с братом вскрыли пару тачек. Мне представлялось, как они утаскивают магнитолу, провернув очередную делюгу, а мой именной проездной остается лежать прямо на водительском сидении. Так что тридцаха и пара ударов не тянули на компенсацию.

До дома Кузьма в этот день не добрался. Мы разошлись, и уже через несколько минут его окликнули возле подъезда одной из «змеек». Два выпускника девятого «Б» уже полезли в бутылку: Леджик и Козырь, а с ними затесался еще один типчик — Кипеш. Козырь был нашим местным сумасшедшим, пару раз остававшимся в свое время на второй год. Молчаливый, жилистый, смуглый, замкнутый, неадекватный, добрый, агрессивный, безотказный, — все сразу. Козырь мог позволить себя эксплуатировать или усыпить, мог быть блаженным или бешеным. Но без провокации он не представлял ни для кого угрозы. Что касается Кипе-ша — вот от этого чувака я старался держаться подальше.

В свои тринадцать он смачно ругался матом, смолил как паровоз, мог перепить кого угодно и уже сформулировал для себя жизненную философию, которой по зиме поделился со мной.