Евгений Алёхин - Птичья гавань

— Ну ты чего? — сказал Саня. — Достаточно знать места. Шлюха сама к тебе подойдет. Они всегда стоят вечерами на Ленина. Но больше всего их на Сибиряков-Гвардейцев. Там шлюший квартал. Отсосет за полтинник.

— И как это? Прямо в машине?

— Ну да. Хочешь? Сделаем крюк? Я могу выйти, если стесняешься.

Он засмеялся:

— А могу остаться и поддержать товарища.

— Что-то мне не очень хочется, — сказал я неуверенно. — Не считаю, что должен платить за такое.

На самом деле я просто не успел обдумать. Мне хотелось попробовать, но не в машине и не при этом человеке. К тому же я немного брезговал. Слышал, что уличные проститутки, как правило, наркоманки.

— Правильно! — обрадовался Саня. — В твои годы платить за еблю — крест на себе ставить. Пять минут — и зарплаты за день нет.

Один раз я попросил друга Вову меня подменить. И, к моему удивлению, он подружился с Саней. Саня больше не звонил мне, а звонил Вове. На третью или четвертую смену Вова получил свой первый минет вместо карманных денег. Он заработал очки опыта, которые я не заработаю, возможно, никогда.

На рынке «Дружба» я купил одежду: серую толстовку с молнией до груди, классические темно-синие джинсы и коричневые шнурованные полуботинки. Все дешевое и недолговечное, но выглядело нормально. На сдачу купил полтора литра разливного пива. Долго ждал автобус номер двести пять на остановке «Пивзавод», за которой валялся бомж. Зато автобус приехал почти пустой.

Я давил и давил на звонок, но Тимофей не открыл дверь. Наверное, отсыпался. Если прошлую ночь он действительно не спал и сегодня лег утром, теперь может проспать целые сутки. А может быть, не захотел меня видеть. Наверняка догадался, что это я, и лежит сейчас в постели, вспоминает, как мама Леджика нас застала в оконной раме, мучается от стыда. Больше мы не будем заходить к ним в гости, жаль, что мы так перепили вчера. Я обошел дом и уселся возле заколоченного черного хода, с обратной стороны подъезда. Выпью пиво сам, тихонько посижу с видом на гаражи. Я вытащил новую одежду из пакета. Решил переодеться прямо здесь. Сначала переодел верх, потом встал на траву, снял обувь и штаны. И когда я стоял на газоне в носках и трусах, продевая ногу в новую штанину, мое одиночество нарушили.

— Здорово, Жука, — сказал подросток по прозвищу Груша и протянул мне руку.

— Черт, откуда ты взялся?

Мне было неудобно сейчас, но я пожал ему руку. В нескольких шагах стояла его подружка, наверное, сидели здесь, сосались за домом и увидели меня.

— Что ты делаешь? — спросил он с любопытством. Вот же социальное существо, надо ему подойти, поговорить.

— Переодеваюсь, разве не видно?

Он серьезно кивнул, взял подружку за руку, пока я продолжил переодевание, ушел на другую сторону заднего двора. Там у них была постелена тряпка, на которую они сели и стали друг друга лапать. Этим, наверное, и занимались до того, как он заметил меня. Но ему понадобилось подойти и поздороваться, у него своя оптика. Даже у пятнадцатилетнего Груши была девушка, не знаю, насколько они продвинулись в своих отношениях, скорее всего, он с ней не только обнимался за домом. Груша, что же у него в голове? Я сел и злобно отхлебнул пива. Отсюда было плохо видно, но мне показалось, что он залез ей в трусы. Может быть, он специально подошел ко мне, чтобы утвердиться. Чтобы я заметил его с девочкой. Чтобы видел и знал, что он с ней делает в свои пятнадцать.

Симпатяга Груша, в курсе ли его подружка, что всего года четыре назад он сосал за клей? Леджик был свидетелем. У меня в голове не укладывалось, как Груша теперь живет с этим багажом? Ходит в школу, делает серьезное лицо, смотрит на мир из своей скорлупы, а член навсегда прилип к объективу. Все ведь помнят об этом, но никто вроде его не трогает: пусть разбирается сам. Рефлексирует ли он на эту тему, каждый ли день вспоминает? Сосать за клей. Он же из обычной семьи вроде моей, и что он не мог выпросить у родителей денег, или даже украсть? Сколько вообще стоит тюбик «Момента», наверняка копейки? Или он не совсем нормальный, слегка опаздывал в развитии? Или вообще ему просто хотелось сосать, и дело было не в клее? Я бы никогда не смог вообразить, что такие вещи происходят где-то рядом. Не в колониях для несовершеннолетних, но здесь, в этих пятиэтажках.

Сейчас он выглядел как нормальный парень, рано повзрослевший подросток. Серьезный, опрятный, вряд ли все еще нюхает клей. У него есть какой-то план на свое будущее, это чувствуется, наверное, мутит какие-то мелкие дела, может, даже уже подбарыживает дудкой. Я ни разу не видел, чтобы он пил спирт.

Вижу сейчас, как Груша лапает свою подружку, чуть ли не раздевает прямо на улице. А я вырядился в новую одежду: пью пиво из «сиськи», подглядываю завистливо на ребятишек, и у меня стоит.

Пиво хорошо легло на вчерашний самогон, и теперь я мог разглядывать себя в зеркало, не испытывая ничего, кроме тихой тупой радости. Я долго крутился перед зеркалом. До сих пор покупка шмоток для меня — причина щенячьего восторга. Все детство я донашивал чужую одежду: за родной сестрой, за сводным братом, даже за двоюродно-сводными братьями, детьми родственников по линии мачехи. Собственной одежды у меня почти никогда не было. Только обувь, как правило, ведь она рвется быстрее, чем растут ноги подростка. В пятом классе мне купили отличные зимние ботинки, которые я очень любил.

— Дорогие, — сказала мачеха. — Носи аккуратней, должно хватить на две зимы.

Мне врезались в память ее слова, и в феврале второго сезона, когда подошва начала отрываться, я испытал тревогу. Побоялся говорить, что порвал такую хорошую обувь. Решил, что это моя личная проблема. Я вбил довольно толстый и большой гвоздь в пятку изнутри, он прошиб подошву и торчал на два сантиметра. Я загнул конец и носил себе башмак, царапая лед под ногами, как шпорой.

Вышло не очень красиво, и в течение месяца меня не покидало смутное беспокойство — стоило просто сказать отцу, что у меня порвался ботинок, а не браться за ремонт самому. Отец заметил этот гвоздь однажды, когда я собирался в школу. Я взял ботинки с батареи и понес в коридор, где меня ждал одноклассник. В этом время я столкнулся с отцом. Он с любопытством посмотрел на отремонтированный мной башмак и выхватил его из моих рук.

— Что ты сделал? — спросил он. — Я тебе по морде сейчас этим сапогом дам.

Я догадывался, что можно было сделать лучше, но такой реакции не мог предугадать. У меня уши покраснели, пожалуйста, только не при однокласснике. Он-то жил в коттедже и одевался хорошо. Я надолго обиделся на отца. Во-первых, потому что одноклассник разболтал всему классу — его почему-то рассмешило, что я приколотил подошву гвоздем, а во-вторых, потому что отец еще тогда добавил: