Джеймс Донливи - Самый сумрачный сезон Сэмюэля С [Компиляция]

— В общем и целом — нечто.

— Неужели.

— Будет что вспомнить в старости. И после, в элизиуме.

— Никогда бы не подумала, Сэмми, что у тебя такое забавное чувство юмора.

— Забавно. Что не подумала.

— Сэмми, раздевайся.

— А потанцуй.

— А запросто.

За истертыми малиновыми шторами в комнате цвета морской волны тихие звуки изменившегося мира. Над Веной нависает вечер. Улицы всех цветов и оттенков камня и дома, как одинокие насупленные призраки. Пойти бы в это время погулять, этаким невидимкой. С тротуаров публика уже исчезла — к своему супу, сосискам, ломтям хлеба. А ты все идешь и идешь, слушая стук каблуков, потому что, если остановишься, умрешь на месте. Неоплаканный. И будешь упакован и погребен в глинистой почве кладбища Централфридхоф. Под такой эпитафией:

Сэмюэль С разделся. Залезая вслед за ним в кровать, она вслух отметила, что он не волосат. Он свел руки, обхватив ее хрупкое тело, и напряг бицепсы. Ты сильнее, чем я думала, сказала она. Перекатился в положение сверху — хруст конского волоса, — перекатился в положение снизу — снова хруст. И ее взгляд ему прямо в глаза.

— Ты так и не собираешься ничего делать, да.

— Нет.

Абигейль отползает от этого моржа на лежбище. Ложится на спину в нескольких дюймах, изучает потолок.

— Нет, но каков козел. Вы даже не догадываетесь, чем это для девушки чревато.

— Догадываюсь.

Абигейль поворачивается, полуприкрыв веками мерцающую черноту зрачков. Едва заметное дрожанье губ.

— Не можете догадываться.

— А вы не догадываетесь, чем для меня чреват трах без будущего.

Абигейль приподнимается на локте. Глаза расширены. Покачала головой, и над загорелым животиком заколыхались удлиненные белые груди.

— Не могу же я замуж за вас пойти. А потом мне что делать, лет еще тридцать-сорок, когда вы умрете. Вот два месяца спортивной гребли, не сходя с места, это я могу обеспечить. И даже варить кофе, временами прибирать берлогу. Ой, что я мелю. В смысле, ты что вообще себе воображаешь, можно подумать, умеешь пердеть в ля-миноре или еще там чего.

— Умею.

Абигейль навострила ушки. Сэмюэль С приподнимает локтем одеяло и выдает строго «до» первой октавы.

— Bay. Человек-камертон. Ничего себе, и правда ля-минор. Ну, ты даешь, Сэмми, действительно здорово.

— Выходи за меня, устрою органный концерт.

— Не сомневаюсь. Что ты способен. Но почему не удовольствоваться малым. То есть ничего себе малым. В смысле, насчет того, что я предлагаю. Такой фигуры, как у меня, ты не видел в жизни, согласись. Кстати, нижнее белье я сняла, пока ты ходил за кофе, — чтобы тебе разом показаться. Здорово я придумала.

— Обалдеть.

— Только не подумай, что от меня потом не отвязаться будет.

— Не подумаю.

— У меня и в мыслях такого нет.

— Конечно, это для тебя туристская программа. А для меня черпак земли из экскаватора по крышке гроба.

Абигейль становится на коленки, волосы ниспадают на лицо. Маленькие отвердевшие соски туда-сюда. Коснешься одного веком, и прости-прощай железная воля.

— Сэмми. Послушай. Без обид. Ты просишь, чтобы я связала жизнь с неудачником, в то время как у меня есть еще года три-четыре, чтобы найти парня побогаче или хотя бы как папа. К тому же мне пока хочется разнообразия. Кроме шуток. Может, не все умеют прямой кишкой тромбон изображать, но каких только инструментов не встретишь. У одних с правым уклоном, у других с левым. Ни одного одинакового. А головки, как фрукты: у кого яблоко, у кого груша, а у тебя как вишня. Ничего такая вишенка. Кроме шуток. В смысле, парни-то ведь не в курсе. Думают, это меня унижает. Как бы не так. Мой интерес чисто научный, биологический. Я им столько могу порассказать. Ой, да не слушай ты меня. Опять какой-то семинар. Ну его. А у тебя чисто центровой. Впервые такой вижу. Пока не встанет, никогда не догадаешься, какой будет наклон или длина. А кстати, чего ему зря пропадать. Может, в ротик. Сигаретку вставить. Ха-ха, чтобы дым пошел.

— Никто не отрицает, что ты на чем угодно изобразишь глиссандо.

— Сэмми, я ведь перлась в такую даль, чтобы меня как следует трахнули.

— А я перся в такую даль, чтобы меня как следует вылечили.

— Может, я тебя вылечу.

— Я уже вывел из строя трех врачей, которые пытались.

— Как тебе моя грудь. Крупновата, но изящна, правда.

— А нынешний мой врач того и гляди улизнет по Дунаю в Венгрию.

— Ну и черт с тобой. Все, я сплю. Спокойной ночи.

Сэмюэль С повернулся на бок, и ему послышалась слезная капель по простыне. Хотел ободряюще подержаться за попку, но руку оттолкнули. Час за часом вдалеке бьет грустный колокол. Трахнуть — значит позволить ей уйти навсегда. Ее голова на подушке, нос между пальцами, гибкими, как янтарные бусы, и каждый вылеплен по-особому, со своим, только ему присущим характером. Длинные волосы вдоль спины. Гладкая кожа под глазами. Губы приоткрыты. Дыхание отдает вареной капустой. Она не догадывается, что женская робость поднимает нас на подвиги невероятные. Вплоть до того, чтобы вдруг взять да и трахнуть.

Сэмюэль С отъехал в сон вслед за автомобилем, рокот которого по пустынной брусчатке был слышен задолго до его приближения и долго потом затихал. Во сне увидел, как ступает на цыпочках по белым пышным облакам высоко над синим бурливым морем, пока не пришел к ограде из гигантских бобовых стеблей, вплетенных в железную сетку. Попытался взобраться и наверху зацепился за проволоку. Падение, и проволока выдирает из бедра широкий шмат мяса.

Проснулся с воплем, откинул одеяло, рука метнулась по ноге вниз, зарылась пальцами в копну волос и отпихнула от источника боли. На бедре глубокие кровоточащие следы зубов полукружьями.

— Какого черта ты делаешь.

— Кусаюсь.

— Спятила, что ли.

— Да.

— Вся нога в крови.

— Не бойся, это не смертельно.

— Господи, да ты опасна.

Сэмюэль С соскальзывает с кровати. Через плечо бросив взгляд на эту вампиршу, вервольфа, посверкивающего глазами из-под одеяла. Когда вставал, колено подкосилось и мелко задрожало. По ноге струйка крови, до самой щиколотки. Придется герру доктору покопаться ради этого в своей оккультной энциклопедии. Я же тем временем подхвачу водобоязнь и в конвульсиях прямиком на небеса. Где увижу вспыхнувшие над перламутровыми вратами слова озарения. Откажись телку трахнуть, и она тебе ногу откусит.

Четыре сорок шесть утра. В заоконной прохладе на пробуждающейся улице ревут грузовики с овощами для рынка Нашмаркт. Скрежет, лязг и голубая вспышка первого на линии трамвая. Ах, эти полчаса до рассвета. Сэмюэль С сидит в кресле, завернутый в простыню. Обводит взглядом комнату, залитую тусклой электрической желтизной. Выключить. Скрип конского волоса. Абигейль переворачивается на другой бок.