Сергей Мавроди - Сын Люцифера

И Грунин заговорил:

— Да, да!.. Я раньше этого не сознавал… Точнее, не задумывался как-то… Да и к тому же!.. Нам с детства вбивали, со школьной скамьи: все люди братья, все равны… Чушь!!! Чушь, чушь, чушь! Чёрта лысого они равны!! (Дьявол опять усмехнулся. Но Грунин уже ничего вокруг не видел. Он говорил и говорил. Словно шлюзы какие-то в нём открылись.)

Чем они "равны"? Чем?! Что по две руки и по две ноги у каждого? Если кто-то умнее тебя, красивее, талантливее, то никуда от этого не денешься, хоть ты тресни! Можно сколько угодно пыжиться: "зато я!.." А что "ты"? Да ничего! Всё то же самое, что и у этого "кого-то", только он ещё к тому же тебя и умнее. Вот и всё. Вот голая правда жизни.

И это ещё в лучшем случае, что "то же самое". А он ведь ещё и богаче тебя может быть. В придачу к тому, что умнее. И красивее! Он ещё стихи может писать! Книги!! Он!.. Он!.. — Грунин задохнулся и некоторое время молча стоял, судорожно хватая ртом воздух. Дьявол ждал. Грунин наконец с трудом перевёл дух и снова обрёл способность говорить. —

Разные мы все, — уже тише с горечью продолжил он. — Разные! Иначе и быть не может. Только гайки одинаковые. Или болты. Да и то лишь при поверхностном рассмотрении. А если повнимательней присмотреться, непременно и там отличия найдёшь. Царапины всякие, зазубрины… А человек не гайка и не болт. В нём этих гаек и гаечек — миллионы и миллиарды! И каждая — своя, на свой собственный лад построенная и манер, со своими отличиями. Вот и посчитай, прикинь, что в результате получится! "Одинаковые"!.. Ни чёрта мы не одинаковые! Если мы одинаковые, чего ж мы между собой постоянно ссоримся да ругаемся? Ужиться никак не можем? "Одинаковые"!.. — Грунин опять замолчал и тупо уставился перед собой.

— Ну, дальше, дальше, Вячеслав Иванович!.. — снова подбодрил его собеседник. — Говорите, говорите, я Вас слушаю!

— А чего говорить? — угасшим голосом пробормотал Грунин. Весь энтузиазм его куда-то пропал. — Ясно всё. В обычной жизни каждый подсознательно кучкуется вокруг себе подобных, ищет свою собственную среду. Стаю! Пескари к пескарям, акулы к акулам. И когда пескарь вдруг попадает в стаю акул… Или даже не акул, а китов! Как можно себя чувствовать "равным" киту? Да и плюс ещё выясняется внезапно, что пескариха твоя тоже теперь не пескарь, а кит!.. Касатка. Ты по уму-то и плавника её теперь не стоишь! Даже кончика, — Грунин безнадёжно махнул рукой. — Ты думал, что она утёнок, как и ты, а она — лебедь! — он опять махнул рукой и вздохнул. –

Чего тут говорить? Не о чём тут говорить! Говори не говори, а в лебедя не превратишься.

— А Вы хотели бы? — негромко поинтересовался мужчина.

Грунин поднял глаза и несколько секунд молча смотрел на него.

— Нет! — наконец покачал он головой. — Нет! Я не хочу ни в кого превращаться. Ни в кита, ни в лебедя. Я это я. Пескарь, утёнок. Какой есть, такой и есть. И меняться я не хочу.

— Так чего же Вы хотите? — дьявол усмехнулся и поиграл откуда-то взявшийся в его руках изящной тросточкой. — А?.. Вячеслав Иванович?

— Не знаю! — глухо проговорил Грунин и до боли стиснул руки. — Не знаю.

Гости давным-давно разошлись, жена плескалась в ванной, весело что-то там напевая. Уже почти раздевшийся полупьяный Грунин, зевая, сидел на краю кровати. Внезапно взгляд его, рассеяно блуждающий до этого по комнате, за что-то зацепился. "Что это?" Какой-то скомканный листок валялся в углу. Совершенно непонятно было, как он там оказался, и что это вообще такое. Слегка заинтригованный Грунин, поколебавшись немного, всё же встал и, чуть пошатываясь, сделал несколько нетвёрдых шагов. Пнул листок ногой, но потом всё-таки с усилием нагнулся, поднял и неуверенно развернул.

Стихи! Что за чёрт!? Откуда это? Он ещё раз перечитал. Теперь уже более внимательно.

Венера.

— Что это у тебя? — громко спросила неслышно подошедшая сзади жена. Она уже вышла из ванной и теперь, свежая и благоухающая, стояла за спиной Грунина, с любопытством глядя на смятую бумажку в руках мужа.

— Не знаю, — машинально пожал плечами Грунин, протягивая ей листок. — В углу валялась.

— Это твои?! — жена быстро пробежала глазами написанное. — Какие красивые стихи!

— Нет, — медленно ответил Грунин. В мозгу вдруг зашевелились какие-то неясные воспоминания. Вспыхнули какие-то странные и невероятные картины и тут же погасли, оставив после себя еле уловимый и быстро исчезающий, словно тающий в памяти, привкус, дымок какой-то, смутное ощущение то ли горечи, то ли разочарования, то ли потери. А может, и наоборот, радости и удовлетворения. Что всё так хорошо закончилось. Миг! И исчез и он. Этот дымок. Исчезло всё. Грунин длинно зевнул, повернулся и побрёл к кровати.

— Иди, ложись уж! — сонным голосом позвал он замешкавшуюся со стихами жену. — Утром дочитаешь. "Венера-Афродита"!..

Жена небрежно сунула листок в карман халата и тоже пошла укладываться спать.

— Ну, как мы сегодня? — нежно прижалась она к мужу минуту спустя. — А, мой шалунишка?

Но тот уже негромко похрапывал. Вера Васильевна разочарованно вздохнула, повернулась и выключила ночник.

"Венера-Афродита"!.. — всплыли вдруг в памяти строчки из только что прочитанного стихотворения.

Пишут же ведь кому-то такие стихи! — мечтательно потянулась она в темноте и закрыла глаза. — Взглянуть бы хоть одним глазком, что это за люди?..

Через пару минут Вера Васильевна Грунина уже мирно посапывала рядом с мужем.

__________

И спросил у Люцифера Его Сын:

— Почему тот человек не пожелал стать лучше?

И ответил Люцифер Своему Сыну:

— Нельзя стать “лучше”. Можно лишь стать другим. И потерять — себя.

И настал сто восемнадцатый день.

И сказал Люцифер:

— Реальность — это просто кочки на болоте. Один неверный шаг — и ты уже в трясине. Трясина же — повсюду.

Прошло уже почти полгода, но боль не отпускала. Да, она притупилась, сгладилась, но так и не ушла окончательно. Душа по-прежнему ныла, как незаживающая рана. Особенно в непогоду. Дождь хлестал тогда словно по сердцу. И хотелось то ли завыть от дикой непереносимой тоски, то ли разрыдаться, то ли напиться с горя ко всем чертям!