Роман Сенчин - Квартирантка с двумя детьми [сборник]

Юрий ел жадно, но, скорее, не из-за голода, а просто не контролировал себя, оставаясь мыслями в работе.

– Как пишется? – спросила Ирина, чтоб вернуть его сюда на несколько минут. Сюда, к ней.

– Пишется? – Юрий оторвался от тарелки, поднял отяжелевшие глаза. – Пишется… Вопрос теперь надо ставить иначе: зачем писать? Что толку? Чья совесть от моей писанины сделается чище? Чья совесть от этого заболит? – Он замолчал и после паузы заговорил быстрее, дрожащей скороговоркой: – У меня, как я узнал сегодня, нет совести, у меня есть только нервы. Обругает какая-нибудь сволочь – рана. Другая сволочь похвалит – ещё рана… Им ведь всё равно, что я пишу! Они всё сжирают! Душу вложишь, сердце своё вложишь – сожрут и душу, и сердце. Мерзость вынешь из души – жрут мерзость… Им всё равно, что жрать. Они всё поголовно грамотные, у всех у них сенсорное голодание… И они все жужжат, жужжат вокруг меня – журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные… И все они требуют: давай, давай! И я даю, а меня уже тошнит, я уже давным-давно перестал быть писателем… Какой из меня, к чёрту, писатель, если я ненавижу писать, если для меня писание – это мука, постыдное занятие… У меня отравление. А я продолжаю, продолжаю каждое утро… Я верил, что кто-то становится лучше и честнее от моих книг. Чище, добрее… Никому я не нужен… Я сдохну, и через два дня меня забудут и станут жрать кого-нибудь другого… Я хотел переделать их по своему образу и подобию. А они переделали меня по своему. Это раньше было будущее, маячило где-то за горизонтами, а теперь нет никакого будущего. Оно слилось с настоящим. А разве они готовы к этому? Я пытался подготовить их, но они не желают готовиться, им все равно, они только жрут. И теперь я хочу одного – покоя. Понимаешь? Покоя! Больше не хочу ту дрянь, которая у меня накопилась, никому на голову выливать.

Юрий замолчал и снова навис над тарелкой. Жадно, но и с отвращением бросил в рот ложку каши.

– Что ты такое говоришь? – сказала Ирина и услышала, что голос её хриплый, как будто её чуть не задушили и сломали что-то в горле. – Зачем?

Тело было каменным, она не могла шевелиться. Не понимала ещё, но уже знала, что произошло страшное. Рухнуло и придавило её, и ей не выбраться.

Юрий повозил ложкой в тарелке и посмотрел на неё. Но теперь взгляд теплый и озорной.

– Хорошо сыграл? Мне говорили, что у меня есть актерский дар… Это монолог Писателя из «Сталкера». Помнишь – фильм Тарковского… Верней, не из фильма, а из сценария… Стругацкие, конечно, оригинальные были ребята, а Тарковский испортил, считаю, почти всё отсек, весь смысл… Сейчас вот прочитал сценарий и, видишь, с ходу запомнил.

Юрий пригляделся к Ирине и затревожился:

– Ну ты чего? Поверила, что это я сам?.. Ри-иш?.. Да это шутка… Так мощно посидел с утра, пять страниц выдал, ну и решил почитать. Наткнулся на сценарий Стругацких в Интернете, и как-то так зацепило… А мы, писатели, любим, когда собратья плачутся. И мне вот захотелось… Риш, ты чего?..

– Да, – с усилием отозвалась она, – правдоподобно получилось. – И попыталась улыбнуться. – Чай чёрный будешь, зелёный?

– Зелёный, лапулюшка моя доверчивая… Кстати, Тарковский от Стругацких требовал ускучнить сценарий. Хм… Что-то есть в этом – ускучнить… Все стремятся к экшену, действию, к динамике, а он – ускучнить… Само слово-то какое…

Продолжение дня было обыкновенным, и следующий ничем особенно не отличался от предыдущих, и ещё десяток… Будни.

А потом Юрий протянул ей стопочку ещё тёплых, пахнущих принтером листов.

– Закончил повесть.

Ирина всегда становилась первой читательницей его вещей. Не боялась делать замечания. Иногда Юрий пытался спорить, объяснить, но чаще соглашался. Не так: «Да, ты права», – а молча. Просто, читая повесть, или роман, или рассказ напечатанными, Ирина видела, что тот, и тот, и вот тот эпизоды переделаны так, как предлагала она.

– Поздравляю, любимый.

Пообедали, минут пятнадцать посмотрели телевизор, и Юрий поднялся.

– Что ж, пойду вымучивать колонку. Предложили про грамотность написать… Оказывается, есть День грамотности… Колонку назову – «Относительное понятие»… – И, выходя из комнаты, бросил взгляд на повесть; Ирина ответила ему своим взглядом: сейчас начну читать.

Устроилась в кресле, большом – можно сидеть, поджав под себя ноги, а так как-то уютнее; зажгла торшер. Взяла со стеклянного столика листы.

«Давно, ещё до рождения Ильи Погудина, Кобальтогорск был цветущим оазисом цивилизации посреди Саянских гор и тайги… В пятидесятые годы, когда начинались великие стройки, неподалёку от того места, где позже вырос посёлок, нашли залежи кобальта, никеля, меди и решили ставить комбинат. Для полутора тысяч рабочих рубили в котловине меж двух хребтов дома, затем стали возводить кирпичные и бетонные двухэтажки».

Юрий был родом из Сибири, и сквозной темой его творчества стала жизнь её населения. Раньше он часто ездил на малую родину, возил Ирину и детей, а последние годы находил темы, сюжетные завязки в Интернете.

«Илья прибыл домой двадцать пятого июня. Родители отложили разговор на вечер. Или на завтра. Отпустили погулять с Валей.

Гулянье получалось невесёлым.

После объятий и поцелуев, до сих пор неумелых – тычки губами в губы и щеки, – побрели по тротуару с присыпанными щебёнкой ямками. Ямок было много, щебёнка хрупала под ногами».

О чем повесть, Ирина в общих чертах знала – Юрий делился с ней задумками: студент Илья Погудин, уроженец посёлка, одичавшего после закрытия комбината. Илья не помнит хороших времен, он родился тогда, когда одичание шло полным ходом. Родители не смогли вовремя уехать, пытаются выжить здесь, да ещё и заработать сыну на учебу. Ему на вступительных экзаменах не хватило нескольких баллов для бюджетного места, предложили поступить на платное, обещая, что если сдаст сессию на отлично, переведут на бюджет. Но вечно по какому-нибудь предмету выходит четверка, и Илья остаётся на коммерческой форме. Он уже на третьем курсе, порывается бросить универ, но родители против: зря, что ли, столько потратили сил… И вот сын приезжает на каникулы, которые будут посвящены сбору грибов и ягод, шишек, чтобы попытаться продать их и собрать ему на предстоящий семестр…

Ирина давно не могла непредвзято оценить, сильно или не очень написано то или иное произведение Юрия. Когда читаешь на протяжении больше тридцати лет каждый текст одного автора – в данном случае собственного мужа, – привыкаешь к стилю, манере, мировоззрению. В любой повести, любом рассказе, романе Юрия имелись смысл, идея, и они были близки ей. Юрий писал для того, чтобы сделать людей лучше, обратить их внимание на – пусть это прозвучит банально – униженных и оскорблённых. А таковых и сегодня немало…