Михаил Дёмин - Блатной

— Времени в обрез, а дел уйма, — сказал он, торопливо прощаясь со мною. — Надо в каптерке побывать, сдать кое-какое барахлишко. Потом получить у нарядчика старый должок, да еще успеть заскочить в карцер. Там один тип сидит — из ваших. Прислал мне ксивенку: просит желудочные капли. Он у меня раньше бывал, я его вообще-то знаю. Только вот кличку запамятовал, — Сема сощурился, покусал губу. — Какая-то партийная. Не то Сталин, не то Берия… Нет, скорее — Ленин.

Вот как все это было!

Конечно, я сделал подлость: схитрил, отмолчался, утаил от ребят своих правду.

Я схитрил — и спасся таким образом. Избавился от заклятого своего врага, подвел его под удар.

Некоторые из урок, правда, настаивали на том, что дело это надо еще доследовать.

— Торопиться с выводами нельзя, — заявляли сомневающиеся, — и уж тем более нельзя судить человека заочно. Пусть Ленин освободится из карцера, предстанет перед обществом и даст ответ…

Этот голос благоразумия был все же довольно слабым, вняли ему не все. Большинство было настроено недобро и агрессивно.

В этом всеобщем озлоблении угадывалась некая истеричность; такая же, в сущности, как и та, что охватила толпу блатных в бухте Ванино, в бане, на пересылке. Тогда все кончилось нежданной кровью. И сейчас результат получился тот же.

Разница заключалась только в том, что тогда, в бухте Ванино, убийство произошло публично, на глазах у людей. Теперь же все совершилось втайне.

Втайне не только от начальства, но и от самих блатных.

Ленин вышел из карцера поздно вечером. Кодла встретила его сумрачно, с настороженным любопытством, и он сразу почувствовал это. Попробовал было выяснить, в чем дело. Однако внятного ответа никто ему так и не дал. Близился отбой, пора было спать, а толковише, по идее, предстояло долгое. Урки решили отложить разговор до утра.

— Что ж, ладно, — хрипло буркнул Ленин, укладываясь на нарах, на старом своем месте, — разберемся завтра — что к чему. Только учтите, братцы: кто меня подсидит — еше не родился. А кто родился — трех дней не проживет.

Это были последние его слова!

Утром — перед самым отбоем — труп Ленина был обнаружен в уборной.

Уборная эта — небольшая фанерная будка — помещалась возле барака, у задней его стены. Там-то и расправились с Лениным. Судя по всему, его подстерегли в темноте и задушили, набросив на шею полотенце.

Душить полотенцем — испытанный, старый арестантский, способ. Он удобен тем, что на горле у убитого не остается почти никаких заметных следов. Есть лишь одна характерная особенность: сзади, возле затылка, в том месте, где полотенце скручивается жгутом, неизбежно возникает легкий кровоподтек или небольшая ссадина.

Такая вот ссадина имелась и у Ленина. И для блатных мгновенно стало ясно: расправу над ним учинил человек, знающий традиционные приемы.

— Кто бы это мог быть? — недоумевали ребята. — Кому могло это понадобиться? Кто-то, очевидно, заинтересован был в том, чтобы убрать Ленина как можно скорее, не дожидаясь общего толковища…

Возникла редкостная ситуация. Расследованием странного этого убийства блатные занялись вместе с властями.

В тесный контакт с оперуполномоченным они, конечно, не входили. Но интересы в данном случае совпадали: обе стороны изо всех сил стремились добыть истину.

Но добыть ее так никто и не смог!

Личность убийцы установить не удалось, и опер, в конце концов, закрыл дело. Блатные же не хотели, не могли успокоиться. И хотя поиски их были безрезультатны, случившееся долго еще занимало ребят, служило предметом многих бесед и раздумий.

Как- то раз на эту тему разговаривали и мы с Девкой. Случилось это перед вечером; мы сидели за шахматного доскою, разыгрывали весьма сложную партию.

Шахматами на пересылке увлекались почти все; игра эта пользовалась чрезвычайной популярностью. И вовсе не потому, что здесь собрались знатоки и умельцы, отнюдь нет. Дело в том, что шахматная игра, так же, как и домино, в отличие от карт, вовсе не считалась азартной. Она была дозволена, она не преследовалась законом, и потому лагерники — зверехитрое племя! — зачастую картежной игре предпочитали именно эту.

Играли, естественно, на «интерес». Каждая партия оценивалась в десять рублей — по картежному принципу. Да и вообще принцип этот оставался и торжествовал, несмотря ни на что! Сражения за шахматной доскою были, по сути дела, столь же азартны и заразительны, как и «стос», и «очко», и «бура».

По- настоящему играть здесь не умел никто: в теории урки разбирались слабо. Но это никого особенно не смущало. Отсутствие теоретических знаний с успехом возмещали иные качества — усидчивость, вдохновение, природный дар…

Таким вот даром обладал Девка; у него с течением времени выработался определенный, довольно четкий стиль — наступательный, с активным движением пешек, с внезапными и мощными фланговыми ударами.

Я играл неровно, разбрасывался и часто зевал. Но иногда в минутном озарении мне удавались все же неплохие комбинации, особенно с участием коней. Эти фигуры в шахматах я, признаться, любил больше всего.

Итак, примостясь у гудящей печки, мы с Девкой разыгрывали очередную партию. Преимущество было на моей стороне; я только что сделал удачный ход — снял конем тяжелую его фигуру и пробил брешь в неприятельской линии.

— Ну, ты ловок, собака, — завистливо пробормотал мой партнёр, — умеешь ходить конями.

— Конечно, — ответил я, жуя папироску. — Кому ж еще и уметь, как не мне — казаку!

— Нет, но как ты все же ухитрился?!

Девка навис над доскою, сгорбился, опустив подбородок в подставленную ладонь. Посидел так, помял пятернею лицо, затем сказал со вздохом:

— Н-да, правильно. Я же все вроде бы учел — все ходы. А самый рисковый, оказывается, вот он… О черт! Всегда он не там, где ожидаешь! Всегда, вообще, не только в шахматах…

— Что ж, — кивнул я, — на этом мир стоит.

Так вот мы философствовали небольшое время. Незаметно разговор перешел к последним событиям — к смерти Ленина. Задумчиво и осторожно передвигая на доске фигуру, Девка сказал:

— Скучная эта все же смерть — в сортире…

— Да еще — неизвестно от чьей руки, — подхватил я и добавил, погодя: — Здешний лепила точно сказал: «Истина сокрыта в дерьме».

— Какой еще лепила? — рассеянно, озирая доску, спросил Девка.

— Главный. Начальник больницы.

— А ты что, знаком с ним?

— Да нет. Просто я недавно заходил в больничку — ну и разговорился там с одним парнем. Ты его знаешь, наверное…

И тотчас же я осекся, выронил окурок. Я чуть было не проговорился, не назвал имя Реутского… А делать этого было нельзя. Никак нельзя! Стоило мне только привлечь к нему внимание — и все могло бы рухнуть, обернуться бедою. В конце концов, ушел он на этап не так уж далеко; в случае надобности уркам нетрудно было бы разыскать его и наладить с ним связь. И тогда мое лукавство сразу раскрылось бы, стало бы для всех очевидным…