Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему

Степа пытался отговорить жену, но она ни в какую не поддавалась. Лепетала что-то, стонала, невнятно и сбивчиво объясняла — он так и не понял, чем плохо сидеть дома с любимым сыном. Понял только, что каждый спор упирается в ее слезы, — и бросил спорить. Он чувствовал себя бессильным и даже не мог никому пожаловаться: сам считал, что в двадцать первом веке такие жалобы глупы. Ай, трагедия: жена решила выйти на работу! Нашла няню! Он заранее не любил эту тетку, пусть Юля описывала ее как милую и скромную. Любой согласился бы, что девятимесячному ребенку будет хуже с чужой женщиной, чем с родной мамой. Так зачем это все, если Ясе гарантированно будет хуже?

Изящная минутная стрелка указала вниз: ровно полдесятого.

— Сейчас она придет! — объявила Юля, вытянувшись от нетерпения.

Она усадила Ясю в высокий стульчик и регулярно подавала сыну в рот кашу, ложка за ложкой. Юля уже была одета и собрана, а Степа, собиравшийся выйти на работу через десять минут, вынул из шкафа белую рубашку и унылый синий галстук, вздохнул, откусил от бутерброда с колбасой, заменил синий галстук на бордовый и снова вздохнул. Яся, приняв с десяток ложек питания, стал раскачивать стул и громко проситься на волю. Юля выпустила его, но кормить не перестала: теперь она бегала за Быстрым с ложкой, а Быстрый улепетывал на четвереньках от нее.

— Простите, конечно, но хотя бы в первый день можно было бы не опаздывать! — сказала жена.

— Позвони этой… Гуле.

Юля неопределенно покачала головой и выставила на обеденном столе снаряжение для Ясиного обеда: чашки, ложечки, каши и пюре, а еще — четыре исписанные страницы. Майский ветер вздул пузырем занавеску у открытой форточки, взметнул листки, но Юля их подхватила.

— Что это?

— Да так. Чем кормить, с чем играть, где спать и так далее. Я все проговаривала, но на всякий случай.

— Любопытственно, да умеет ли узбечка Гуля читать по-русски?

— Ну, я надеюсь… Мы с ней переписывались. В эсэмэсках, — ответила Юля.

По странному совпадению именно в этот момент ее мобильный загудел, как жук, подавая сигнал об эсэмэс.

— Наверняка Гуля… Пишет, что сейчас придет? — пробормотала Юля, тыкая в телефон.

Яся, предоставленный сам себе, тащил через всю комнату невесть как добытые кружевные трусы матери. Степа попытался их изъять.

— О боже, — донесся до него деревянный голос Юли.

— Что такое? — оглянулся Степа.

Юля стояла, как потерянная, держа в безвольно упавшей руке мобильный.

— Я не останусь. Я жила этим днем, я дни считала до выхода на работу. Двенадцать человек отсмотрела, пока Гулю… Объявления эти, зарплату хотят, какой у меня не было никогда, а сами с грязными ногтями, и… Казалось, хорошая. Яся ей улыбался! Как можно так, в последний момент?!

Степа, сунув трусики в карман, подошел к жене, прочитал эсэмэс. «Извинити не буду больше у вас работать нашла другое место там больше денег Извинити всег благ. Здоровья Ясичке!»

За окном тихо пел скворец. Яся залез под стол, елозил машинкой по деревянному полу.

Степа перечитал послание.

— Ура-а! Гип-гип-ура! — закричал он.

Выкрикивая что-то на мотив сиртаки, он затанцевал дикий танец вокруг замершей Юли. Яся высунул голову из-под стола.

— Извини, извини! Нет, я понимаю, ты ждала, а она — безобразие. Но послушай, а если? Верил бы я в мистику, сказал бы: это знак. И был день, и свинтила нянька, и был в этом — знак! Послушай, Воробей, зачем? Ты полтора месяца шерстила сайты, тучу объявлений отсмотрела, обзвонила. Еле-еле нашла, чтоб за наши деньги — адекватная тетка. И нате — чао, крошки! Угу. А между прочим, мы бы ей отдавали почти всю твою зарплату, да. Разве это не смешно? Я не в смысле твоей зарплаты, а в смысле: любая нянька с пятью классами хочет больше денег, чем у тебя, извини, с дипломом и кандидатской. Выгоды — навар с яиц. Навар с яиц за то, чтобы с Ясей сидела какая-то непонятная тетка. Зачем? — возбужденно говорил Степа. — Еще кто знает, что было бы! На первый взгляд сю-сю-сю, люблю деточек, а останется одна — Яську в манеж, сама смотреть телевизор. Угу. Зачем нам это? У тебя декретный отпуск — три года. А потом Степаныча в детский сад возьмут. Да вообще он уже будет взрослый мужчина. Подожди! Ну, Юль, подожди!

— Я не могу, Степа, — произнесла жена с какой-то кривой улыбкой.

— Да-да-да, — сказал Яся.

Степа подхватил его на руки и подошел к жене, обнял ее другой рукой так, чтобы они прижались все трое друг к другу.

— Ты прямо расстроилась? Взяла и расстроилась? Воробей мой любимый… Все наладится. Не раскисай. Ой-ей-ей. Что делать? Хочет на работу жена. Хорошо-хорошо. Пойдешь на работу. Я же не в смысле, мм, я в смысле… Ладно, на работу. Подумаешь, попозже на пару недель. Все наладится. Ты отсмотришь еще пятнадцать нянь, да, найдешь Гулю получше этой. Подождет тебя твой музей. Неделю, месяц, сколько надо, подождет. Побудешь еще чуток с Быстрым, — говорил он ей на ухо.

Степа передал сына Юле на руки, она взяла его заторможенно. Яся уронил маме на хлопковую блузку комочек каши.

— Степаныч, береги маму! Юль, я одеваюсь и на работу. Я вам позвоню еще.

— Позвонишь нам? — У Юли вспыхнули глаза.

Она вытянулась в струну, сжав кулачки, и стиснула губы так плотно, что те побелели. Степа и шага сделать не успел, как она вцепилась в него и сгрузила сына оторопевшему мужу в руки.

— Это я пойду на работу, — отчеканила Юля. — А ты останешься, ты будешь искать няню, отсмотришь еще пятнадцать, найдешь Гулю получше. Подождет тебя твое агентство пару недель. А я пойду на работу!

Степа был в изумлении: Юля никогда так с ним не говорила! Что случилось с его нежной и мягкой женой?

— Извини, извини… что?

Степа медленно спустил с рук сына.

Юля схватила сумку, зеленый жакет и направилась к выходу. У двери она обернулась.

— Я сидела с Ясей девять месяцев. Теперь ты с ним посидишь пару недель. Пока не найдем няню. Завтрак он съел, на столе обед и все инструкции.

Жена зыркнула на Степу огненными, непривычными глазами и вылетела за дверь.

— Нет, погоди! — вскричал Степа.

Кинуться за ней ему помешал грохот. Озадаченный Яся сидел, держа в руке скатерть с обеденного стола. Впервые отколол такой фокус. По полу с дребезгом катилась чудом уцелевшая ваза, извергнув из себя воду и ветки сирени; белая, в муку смолотая каша рассыпалась длинным мазком по доскам и коврику; горкой синели черепки чашки; серебряные ложечки разлетелись; листки «что есть, где какать» легли веером, а из разбившейся банки вытекал прозрачный на темном полу мед.

Яся потянулся к меду, к воздетым вверх осколкам стекла. Степа коршуном сдернул его с пола, и сын, расстроившись, заорал.

— Ексель-пиксель! Ох, Степаныч… Ох, бедный-бедный. Ничего, сейчас маму догоним, мама тебя утешит.