Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему

Через двенадцать длиннейших минут такси остановилась на Гороховой. Юля выскочила из него, сунула водителю деньги и даже не подумала о сдаче. Влетела во двор, открыла дверь и замерла на веранде. Отдышаться. Успокоить грохочущее сердце. Что бы ни случилось…

— Ты доел, Быстрый? — услышала она спокойный голос мужа. — Ты наелся? Молодец! Мужик!

Юля чуть приоткрыла дверь в комнату и затаив дыхание глянула в щелочку. Степа вынимал Ясю из высокого детского стульчика. Он подкинул его — невысоко, на пару сантиметров, и тут же поймал; Яся издал довольный крик.

Юля едва не заплакала от облегчения, а через секунду почувствовала боль. Им хорошо вместе. Они словно и не заметили, что она ушла.

— Давай поваляемся тут на коврике, Быстрый, — говорил муж. — Я тебе сказку расскажу. А? Хочешь?

Юля протянула руку к дверной ручке, но, услышав следующие слова, остановилась.

— Жила-была одна глупая женщина. Нет, сначала, да, сначала она была не глупая. А потом — ух! Ей под хвост попала чудесатинка. Причем изначально у нее и хвоста-то не было. Не спрашивай, как так. Попала чудесатинка, а от этого у нее вырос хвост и во-от такие зубищи. И еще когти — длиннющие когти в красном маникюре.

Чудесатинка — это жучок, крохотный такой, красноглазый, — подскочила и — цап! Цап ее за попу! А она так испугалась, что подскочила вверх на метр, врезалась головой в потолок и от удара — да, от удара у нее все мозги через уши вылетели. Может, самая чуточка мозгов осталась. Представляешь, Степаныч? Ай-яй-яй, без мозгов-то нехорошо.

Ну, теперь у нее мозгов нет, хвост есть, зубы, когти. Она когти в маникюре растопырила, говорит: таперича с такими когтями я по хозяйству ничего делать не могу. А зубы у нее чешутся — страсть! Прямо как у тебя, Быстрый. Стала она об мужа зубы чесать. Чесала-чесала, он уже не знал, куда деться от нее, стал весь красный, искусанный, а не сбежишь. Что делать — жена ж. Он от нее стулом заслонился — она стул прогрызла. Он стол, как щит, выставил — она, да, и стол зубищами прогрызла. Он взмолился: не грызи меня больше, женушка, пожалей! А она ему говорит: найди мне няньку, чтоб было кого грызть, тогда тебя пожалею! Куснула его на прощанье и пошла со двора.

М-да… Стал муж няньку искать. Думает, скажу, что жена у меня грымза загрызучая, так никто не пойдет к нам. Муж-то умный был, его чудесатинка не кусала. Нет, буду всем говорить, что жена у меня искусница, да не простая, а прям кандидат искусствоведческих наук…

Юля не стала дослушивать. Соскребла себя с веранды и пошла на работу.

Богдан Соловей, бросив небольшой чемодан в номере, снова сел в свою «богиню» (он купил ее полгода назад и до сих пор за рулем жмурился от удовольствия) и поехал по заранее намеченному адресу.

По пути он остановился у цветочного киоска. Выбрал винно-красные розы и спросил, могут ли набрать в букет семьдесят семь? Что вы, откуда столько! Но Соловей не отступился от своей цифры. К бордовым розам добавились карминовые, цвета пионерского галстука, цвета девичьего румянца, апельсиновые, яично-желтые, снежные — все рослые, как пальмы, на крепких деревянных ногах. Откуда такие? Из Колумбии привозят. А зачем вам именно семьдесят семь? — поинтересовалась продавщица.

— Я люблю большие и красивые числа, — ответил посетитель.

Букет размером с бочку, протестующе шурша целлофаном, еле влез на пассажирское сиденье «дээс», и с ним Богдан подъехал к основательному дому мятного цвета, с белыми, будто вздутыми балконами. Четырехэтажный дом стоял напротив ограды Центрального парка, а во дворе у него, помимо темных и высоченных лип, разместилась линейка гаражей. В этот дом (и его близнецы по соседству) в 60-е годы в Домске заселили начальство второй крупности и прочую «элиту». Перед подъездом Соловей приостановился, вздохнул, собираясь с силами, и ринулся вперед с розовым кустом наперевес. На третьем этаже позвонил в дверь — не получил ответа. Более продолжительный трезвон не помог. В сумраке лестничной площадки классический профиль Богдана посмурнел.

— Где, интересно, шляется эта достойная женщина? — спросил он себя.

Он полез было за мобильным телефоном, но затем решил позвонить в соседнюю дверь. Та распахнулась сразу же, будто за ней только того и ждали.

— Богдан! — ахнула седовласая старуха.

— Именно я, — склонил голову господин Соловей. — Не подскажете ли, Наталья… мм… — отчество он забыл, но тут же выкрутился, — да что я! Тетя Наташа! Дорогая моя, скажите, а где?.. — И он жестом указал в сторону первой двери.

— Розы-то, розы — ну, Богдан! Расстарался! — квохтала старуха. — Как же повезло с тобой Майе! Я ей всегда так и говорю: повезло! Ох, ро-озы! Мне-то розы в последний раз дарили, когда на пенсию провожали. Теперь уж все. Дай бог, на похороны кто-нибудь принесет, только я не увижу…

Богдан задал свой вопрос еще раз, но соседка то совала обвисший нос в чужой букет, то снабжала Соловья подробностями того, какие цветы выращивает на балконе… Он понял, что любезностями не обойдешься. Он выдернул из охапки три яркие розы — метнул взгляд на поджавшую губы старуху, — добавил еще четыре и с поклоном вручил тете Наташе. Поток «ахов» взметнулся снова, побулькал немного и стих, и соседка наконец сообщила, что Майя, скорее всего, будет часа через полтора — в бассейн пошла, видела я ее, с балкона помахала, тебе бы на полчасика раньше, так застал бы, а что ж ты? без звонка? сюрпри-изом… понятно, а ты заходи ко мне, я как раз оладьев напекла… вчера… ох, сковородка никудышняя, пригорают… заходи, расскажешь про себя, подождешь, а?

Но Богдан ждать не захотел. Он уточнил, в тот ли бассейн, который большой, рядом со стадионом, отправилась Майя… в тот. Ага! Дорогие ботинки выбили быструю дробь на лестнице, хлопнула дверь подъезда, букетище снова втиснулся в «дээс» — и Соловей стартанул со двора.

«Стадионом» в Домске называли большой парк, в советское время устроенный со спортивными целями. Он включал в себя футбольный стадион (куда Богдан в конце 80-х ходил на концерты Цоя и «Наутилуса», а к футболу он был равнодушен), большой велотрек, несколько теннисных кортов, заливавшийся зимой открытый каток, полосу препятствий для норм ГТО и прочих мучений, а еще детские площадки, а еще всякие лужки, рощицы и петлявшие по ним дорожки для спортивной и неспортивной ходьбы. На окраине этого парка располагался рыжеватый куб самого большого в Домске бассейна — по олимпийскому стандарту, с пятидесятиметровыми дорожками и тремя вышками для прыжков. У самого бассейна припарковаться не удалось, парковка была забита. Соловей нашел для своей «богини» место на соседней улице, в два рывка вытащил из салона застревавший букетище и поспешил к цели. Длинные ноги в щегольских итальянских ботинках шагали быстро, разноцветные розы подскакивали в такт, прохожие провожали взглядями импозантного владельца букета, слишком лощеного для улиц провинциального Домска.