Иона Грей - Письма к утраченной

Я попросился в отпуск. Не хочу дразнить судьбу и строить далеко идущие планы, только, по-моему, скоро появится шанс. Начальство не хочет, чтоб личный состав болтался без дела. Допустим, я получу отпуск… как ты посмотришь, если мы с тобой поедем вместе куда-нибудь? В какое-нибудь славное местечко? Если я слишком самонадеян, забудь эти слова. Тогда, клянусь, подобные предложения больше не повторятся.

Береги себя – ради меня.

6 июля 1943 г.

Милая Стелла!

Насколько я понял, ты согласна. Точно? В смысле, ты не пишешь прямо слово «да».

Итак, куда мы отправимся? Полагаю, Нью-Йорк и Париж отпадают сразу, а в Лондоне ты не будешь чувствовать себя свободной. Может, поехать на побережье? Интересно, осталось ли хоть одно приличное побережье без колючей проволоки и пулеметов? А из дома ты сможешь улизнуть?

Береги себя – для меня.

«11 июля 1943 г.

Милая Стелла!

Значит, отыскалась заблудшая мамочка Нэнси? И именно сейчас ей взбрело в голову воссоединиться со своей доченькой? Я заочно обожаю эту женщину (и женщину, чей изворотливый ум сотворил сей фантом). Разумеется, это вполне естественное желание – быть рядом с лучшей подругой в такой трогательный момент.

Осталось придумать, где именно живет мама Нэнси. Желательно, чтобы в этом населенном пункте имелся приличный отель.

В Брайтоне я никогда не был; судя по твоему описанию, такое желание у меня вряд ли возникнет. Тот факт, что Брайтон находится у моря, для меня ничто – я над морем достаточно полетал. Насчет поездов ты права. А вот что скажешь про Кембридж? Город старинный, затеряться в нем проще простого, вдобавок не надо тратить целый бесценный день на дорогу. Может, поселим мамочку Нэнси именно в Кембридже?

Я совершил еще два вылета. Про отпуск пока молчу. В любом случае его скоро дадут, просто это всегда получается неожиданно. Надеюсь, тебе удастся все утрясти за день-два.

Береги себя – ты обещала.

За окнами стемнело, Джесс едва различала буквы. По мере того как открывались планы семидесятилетней давности, в сердце нарастал трепет. Значит, Стелла и Дэн задумали насладиться краденым счастьем.

Что вызвало такой поворот событий? Как трогательная дружба перешла в новую фазу, почему Дэн Росински взял иной тон – полный счастливого ожидания? Он писал про поцелуй, стоивший трех ящиков консервированных персиков. Неужели этого поцелуя хватило, чтобы Дэн забыл о ежедневной смертельной опасности, о риске не вернуться с вылета? А вот Джесс никто так не целовал.

Благодаря библиотечной книжке она получила представление о шансах выжить для молодого американского летчика, заброшенного в Восточную Англию. Текст Джесс прочла, что называется, по диагонали, все ее внимание было сосредоточено на фотографиях. Переполненные дансинги с флагами и воздушными шарами; летчики в очереди к передвижным буфетам Красного Креста, алчущие кофе и донатсов; они же – возле своих боевых машин, на которых изображены девушки в неглиже. Из всего прочитанного Джесс запомнила только одно: в сорок третьем году каждый американский летчик должен был выполнить двадцать пять миссий, а успевал выполнить в среднем только семнадцать.

Дэн Росински не мог не знать этой статистики, однако не писал о ней Стелле Торн. Если не считать упоминания о медали за пятнадцать миссий. Дэн рассказывал о друзьях, о фильмах, строил планы относительно путешествия, не будучи в состоянии гарантировать, что доживет до него.

Джесс лежала на спине, в промозглых сумерках, и думала о Додже. Даже в самом начале, несмотря на нелепую уверенность в нежных чувствах Доджа, Джесс и вообразить не могла, что Додж ради нее сделает что-нибудь такое. Потом она поняла: Додж никогда не забудет о собственных потребностях и удобствах, не откажется от собственных планов, если результатом отказа не явится лишний фунт в его кармане. Демонстративная эгоистичность Доджа странным образом работала на его имидж; его вера в собственную значительность передалась и Джесс. Додж позиционировал себя ветераном целого ряда военных операций, однако для участия в них ему не требовалось даже сползать с софы, обитой кошмарным черным плюшем. Единственное, что требовалось, – пялиться в экран и мочить врагов под косяк и пиво.

Когда они познакомились, Джесс работала в одном манчестерском полуподвальном баре, а по субботним вечерам в нем же и пела. Мечтала накопить достаточно, чтобы снять собственную квартирку. Лиза, новая сожительница отца, едва терпела Джесс. Джесс Лизу не винила – до ее появления каждый из двоих Лизиных малышей имел собственную комнату.

Если бы не пение, если бы в жизни Джесс были только барная стойка да теснота отцовского жилища, она бы точно свихнулась. А так каждую субботу в течение пары часов Джесс могла верить, что ей что-то светит, что ее мечте суждено сбыться, что она когда-нибудь станет звездой – как и пророчила бабуля. Правда, все остальное время столь же реальным Джесс представлялось собственное путешествие на Марс.

И тут появился Додж. Просто возник за кулисами и весь вечер наблюдал за ней. Оценивал. Прикидывал. Потом сказал, что знаком кое с кем в Лондоне – и Джесс мигом поверила. А Додж разливался соловьем – швырялся названиями городов и клубов, именами диджеев. Пускал пыль в глаза. Звездную пыль. Потом притиснул Джесс к стене в коридоре и давай плести: он-де о ней позаботится, поможет реализоваться. У нее-де голос такой, что крышу сносит, и внешние данные под стать. Джесс решила: Додж ее неоновые мечты осуществит. Голова закружилась, дыханье сперло.

Ничего, конечно, Додж не сделал. Насчет влиятельных друзей и связей в шоу-бизнесе он наврал. Хуже того, постепенно к Джесс пришло понимание, что и сама она требуется Доджу для имиджа – будто очередная цацка, будто гаджет какой-нибудь. Потому что на ее счет можно отпускать в пабах липкие шуточки и собирать дополнительные денежки на оплату кабельного телевидения, бензина и прочих «дорожных расходов». Что Додж ее не любит, было ясно еще в Манчестере. Это всякий понял бы, у кого есть хоть одна извилина. Когда любят, не тащат предмет обожания за волосы на кровать; но Джесс почему-то поверила извинениям Доджа и почему-то чувствовала себя польщенной. Как же – сдержаться не смог, такую всепоглощающую страсть она ему внушила. Тогда она уже знала – это не любовь, но до чтения писем Дэна Росински не представляла, а что же такое любовь.

Со вздохом Джесс уселась на кровати. Интересно, мужчины вроде Дэна Росински совсем перевелись в мире? Наверное, Дэн – последний представитель вымирающего вида.

Вымирающего? Джесс похолодела. Потом ее бросило в жар. В прихожей лежит письмо. «Вечность подходит к концу… Врачи говорят, мне недолго осталось…»