Фёдор Грот - Ромовая баба

Иногда Берлепш появлялся в придворном мундире, с орденом в петличке. Настроение в такие дни у него было приподнятое, зрячий глаз искрился весельем. С довольным видом он произносил: «Сегодня был при дворе. О, этот герцог! Он умен, этот человек, да, он имеет изрядный ум!» Наверное, Берлепш ожидал, что Гартмут в ответ засыплет его вопросами, но мальчик молчал — к тому времени он уже научился отвечать молчанием. Тогда барон тоже замолкал и надувался, словно обидевшись.

Когда учение у барона только начиналось, Гартмут надеялся, что чтение книг будет чередоваться с пояснениями Берлепша. Он втайне желал услышать какой-нибудь рассказ о путешествиях, о неведомых странах, где барон когда-то побывал, о таинственных существах, с которыми там столкнулся. В редкие появления Берлепша Гартмут пробовал задавать ему вопросы насчет увиденного в книгах, но барон только возмущенно вращал своим глазом — у него, видимо, не было настроения давать пояснения. Когда же после вызовов ко двору настроение поговорить у него появлялось, охота к разговорам пропадала уже у Гартмута, и барон, походив по библиотеке и наглядевшись на уткнувшегося в книгу мальчика, наконец обиженно фыркал и выходил.

В одно из таких появлений он все-таки разговорился — но вовсе не на тему, интересовавшую Гартмута.

— Твоя сила, мальчик… — проклекотал он, сверля Гартмута взглядом. — Как хорошо ты управляешь ею?

До сего момента Гартмут как-то не задумывался над этим. Он прислушался к себе, но ничего не почувствовал.

— Страх, омерзение, — настаивал барон. — Умеешь ли ты управлять этими чувствами? Или они выходят из-под твоего контроля, стоит тебе увидеть какую-нибудь желтую многоножку?

— Я. — произнес Гартмут. — Оно. само поднимается.

— О том я и говорю, — вскрикнул барон. — Это как тошнота, как рвотный позыв! Ты не можешь себя контролировать. И готово — валяется на дороге очередной гугельхупф, а ты сам в изнеможении, не можешь и пальцем шевельнуть. Так ты ее тратишь, свою силу. Чем ты тут занимаешься? — вдруг спросил он и начал брезгливо озираться.

— Читаю книжки, вы сами мне сказали.

— Хватит! Хватит копаться в этом пыльном хламе, ты все равно не понимаешь ни аза. Тебе необходимо упражняться в сдерживании своих эмоций. Учиться управлять своей силой, копить ее. Понимаешь?

— Да.

— Хватит тратить свою силу. С этого дня ты будешь упражняться. Где ты видел больше всего гадких тварей — у госпиталя Алисы? Отправляйся туда завтра же после школы. Ищи их повсюду, когда найдешь — гляди на них. Тебе будет плохо, тебя будет тошнить. Твоя сила будет искать выход, чтобы вырваться и осуществить трансмутацию. Не поддавайся. Помни — страх и омерзение должны быть под контролем. Не беда, если спервоначалу ты не сможешь удержать контроль и превратишь парочку тварей в гугельхупфы. Но ты должен тренироваться. Ты должен держать ее в узде. Свою силу, ты должен повелевать ею. Понимаешь?

Гартмут смотрел в пол. Потом поднял глаза на барона и сказал:

— Да.

По правде сказать, он был рад, что его выпустили из библиотеки. Последний месяц каждое ее посещение наводило на него невыносимую скуку. Он изучил все полки, пролистал все книги, просмотрел все иллюстрации — но так и не разобрался в содержании книг и не сумел понять некоторых иллюстрацией, которые изображали совсем уже фантастических существ, состоящих из каких-то усов и сочленений. Новое задание окрылило его. Ему самому стало страшно интересно, сможет ли он справиться с собой и не сотворить новый гугельхупф.

Гартмут отправился к госпиталю Алисы.

Он уже бывал здесь раньше и теперь ожидал увидеть знакомых синих мокриц и ядовито-зеленых червей, ползающих по стенам и окнам больницы. Но фасад был чист, на удивление было чисто и в саду, где имели обыкновение прогуливаться пациенты. И Гартмут решил зайти внутрь.

Здесь он их и обнаружил. Гадостные твари были везде — в палатах и коридорах, на стенах, лестницах, скамьях и, конечно, на людях. Гартмут видел костлявых нетопырей, повисших вниз головами на высоких потолках, огромных черных жужелиц на спинах и плечах снующих по коридорам миловидных сестер, желтых жаб, скачущих по подоконникам. Его замутило. Вместе с рвотным позывом нахлынуло отчаяние — он не понимал, как можно контролировать эту волну, поднимающуюся у него внутри. Краем глаза у ноги он заметил движение.

Там полз коричневый паучок. Он был небольшой и, в сущности, нестрашный, только ног у него было не восемь, а все двадцать, и двигались они одновременно, делая паучка похожим на оживший клок бурой шерсти. Когда Гартмут поглядел на него, паучок неожиданно прыгнул и приземлился на ногу мальчика чуть выше щиколотки. Во весь голос Гартмут взвизгнул и высоко подскочил.

Когда он пришел в себя, вокруг уже собралось несколько человек — пациенты и врачи в халатах.

— Ого! — весело произнес один из них, показывая на что-то у ног Гартмута. — Неплохой подарок бабушке!

Гартмут посмотрел туда, куда указывал палец врача. Конечно же, на полу лежал гугельхупф — коричневый, лоснящийся, покрытый шоколадной глазурью. Врач уже наклонился, чтобы поднять его и подать застывшему на месте Гартмуту, но мальчик закричал:

— Не троньте! Ради Бога, не трогайте это!

Стоящие вокруг люди в недоумении смотрели на него. Тогда Гартмут быстро нагнулся, схватил гугельхупф и выбежал на улицу. От тяжелого плотного кекса, который он держал в руках, исходил одуряющий аромат, у Гартмута потекли слюнки, но он продолжал быстро идти, прижимая ядовитое лакомство к себе. И вдруг — отшвырнул его прочь. Гугельхупф с тяжелым стуком упал и скатился в канаву. Гартмут стремглав бросился к дому.

Он опомнился нескоро, только за ужином. Отец о чем-то говорил, кажется, рассказывал о каком-то посетителе, который показался ему забавным, но Гартмут не слушал его. Он мог думать только об одном — там, в канаве, лежит ароматный кекс, способный заразить болезнетворным ядом весь город. Стоит лишь какому-нибудь бродяге или бездомному псу отведать его — и смертельная болезнь пойдет гулять по всему Дармштадту.

Гартмут не помнил, что сказал отцу перед тем, как выскочил из дому. Кажется, отец что-то кричал ему вслед. Но Гартмут не остановился. Он бежал по опустевшим вечерним улицам, боясь лишь одного — что не увидит, не найдет гугельхупф в канаве.

Так оно и оказалось. Гугельхупф пропал. Его не было ни в канаве, ни где-либо поблизости. Он пропал.

Гартмут побрел домой. По дороге он решил, что нужно будет посмотреть в библиотеке Берлепша, какой дух принимает на себя обличье двадцатилапого паука. А вдруг это неопасное заболевание? Вдруг какая-нибудь легкая простуда?

И внезапно осознание пришло к Гартмуту. Такой ошеломляющей была эта мысль, что Гартмут остановился посреди дороги.