Фёдор Грот - Ромовая баба

Гармут подавленно молчал. Глаза его не отрывались от страшного рисунка.

— От чумы нет лекарств, — с нажимом произнес барон. — Нет спасения. Исход ее всегда скор и смертелен. Но ты с твоим даром — ты сможешь уничтожить чумную деву, я знаю! Ты сможешь превратить ее в пирог с репой, или в пумперникель, или в заплесневелый сухарь, и не где-нибудь, а в Китае, Персии, Гонконге, там, где она нарождается на свет. Ты сможешь путешествовать, повидаешь множество стран. Аравия, Средняя Азия, Тибет — какой повод их посетить!

Глаза мальчика загорелись, и все же он спросил:

— Но ведь я еще не встречался ни с одной моровой девой. Может, я не смогу.

— Сможешь, — сказал барон. — Сможешь. Тебе просто нужно решиться. Я не тороплю тебя, есть еще время подумать. Приходи в любой день — моя библиотека для тебя открыта. У меня много редких книг, таких, которых ты нигде не найдешь. В конце концов, ты хотел быть моим учеником. Ничто не может научить лучше, чем правильно подобранная книга. Тебе только нужно читать.

Уходил Гартмут окрыленным. У выхода он неожиданно остановился.

Черный гугельхупф так и лежал в прихожей, словно пришедшая по почте нежеланная посылка.

Учиться в гимназии Гартмуту было легко. Удивительная его способность сходиться даже с противоположными по характеру людьми, веселый и незлобивый нрав, всегдашняя бескорыстная готовность помочь сделали его другом большинства однокашников. Любили его и учителя — он схватывал все на лету и был первым в классе, особенно по латыни и греческому. Однако отмечали за ним и некоторые странности. Временами он становился задумчив, глаза его стекленели, он мог уставиться в одну точку и не отзываться, даже если потрясти его за плечо. Такое замечали за Гартмутом постоянно и даже спрашивали его об этом. Но он не отвечал или просто отшучивался. Не мог же он сказать своим славным школьным друзьям, милым учителям, добрым соседям, что он повсюду замечает их — духов болезней.

Гармут видел их повсюду — синих жаб, желтых тараканов, черных слизней и змей, а равно всяких прочих тварей, описать которых он даже не взялся бы, настолько они были омерзительны. В гимназической столовой, на школьном дворе, на прилегающем к школе рынке и просто на улице приходилось ему наблюдать ползущих и скачущих, перепончатокрылых, перелетающих с одного человека на другого, взбирающихся по стенам к окнам и выползающих из окон уже насытившимися. Сколько раз он ловил себя на том, что хочет стряхнуть с плеча или волос школьного товарища то какого-нибудь длинного прозрачного жука, то коралловую гусеницу, покрытую кудрявыми желтыми завитушками. Сколько раз подавлял поднимающийся прилив тошноты при виде очередного омерзительного существа. А ведь раньше это оканчивалось одним — слепящей вспышкой в глазах и зрелищем большого, вкусно пахнущего гугельхупфа у ног.

Но сейчас было нельзя. Он учился контролировать свою силу и тратил ее только по разрешению Берлепша.

Одно время он часто приходил после занятий в дом барона. Отец знал об этом и, несмотря на репутацию Берлепша, согласился, втайне лелея мысль, что знатный покровитель однажды поможет сыну пробиться в свет. Старший Шоске любил поговорить на эту тему. По его замыслу, Гартмут должен сначала, очень скоро, стать своим человеком в доме барона, чтобы потом быть представленным ко двору. Отец и слышать не желал о том, что у него, поставщика его королевского высочества великого герцога, больше возможностей вывести своего ребенка в свет, чем у живущего затворником пожилого человека с безобразной внешностью и скверным характером, который давно растерял все связи. Как и раньше, отец требовал, чтобы Гартмут являлся от Берлепша ровно к ужину. Вдвоем они сидели за большим столом, и им прислуживала кухарка Эльза, старая и толстая, — ее одну старший Шоске мог терпеть в доме, несмотря на ее бранчливость. Отец никогда не спрашивал у Гартмута, какие книги сын читает и о чем ведет разговоры с бароном. Его интересовало другое — кто бывает в доме барона, как часто он сам отлучается, чем занимается дома. Это не было праздным любопытством или жаждой сплетен — отец скрупулезно собирал сведения, которые могли ему пригодиться в будущем. Однако Гартмут немногое мог рассказать. Даже расположения комнат в доме Берлепша он не знал, потому что бывал в одной библиотеке и иногда на кухне. Он и барона видел нечасто — его встречал и провожал прямиком в библиотеку дюжий неприветливый лакей. Однако всегда в холле и коридорах стлался терпкий дым благовоний да иногда доносился в библиотеку гулкий бой барабана.

Гартмут мог бы много рассказать о книгах, с которыми он знакомился, но отца это не интересовало. С самого начала он почему-то вбил себе в голову, что Гартмут занимается с бароном греческим языком, и на том успокоился. Между тем мальчик чувствовал себя в баронской библиотеке любопытным дикарем, который способен только зачарованно рассматривать интересные картинки. Барон не стал или не захотел разъяснять ему, какие книги следует читать. Возможно, ему казалось, что Гартмут разберется сам. И мальчик действительно начал перебирать все книги — и вскоре пришел к выводу, что не может вникнуть в смысл даже современных книг на понятном немецком языке, не говоря о старых, напечатанных готическим шрифтом, или желтых китайских свитках. За несколько дней он вдоволь насмотрелся картинок, на которых розовощекие монахи в шафрановых одеждах бамбуковыми посохами изгоняют черных извивающихся змей, и ему страстно хотелось узнать, духи какой болезни изображены на этих иллюстрациях. Но спросить было не у кого. Барон так ни разу и не появился в библиотеке — он был занят своими странными делами. В библиотеке было много книг по спиритизму, некоторые пестрели закладками, и так Гартмут удостоверился в том, что барон если не практикует, но явно интересуется этой темой. То, что Карл Готлиб фон Берлепш был одним из самых активных и известных германских спиритов, состоял в переписке с Цёлльнером и другими видными фигурами, Гартмут узнал гораздо позже. А тогда мальчик вольно или невольно заразился городскими слухами и, сидя в полутемной библиотеке, пугливо вслушивался в глухой барабанный бой.

Появлялся Берлепш в библиотеке всегда неожиданно — и никогда наверно нельзя было сказать, в каком виде он предстанет. Дома он обычно носил красный халат, расшитый золотыми синеглазыми драконами, — Гартмут знал, что барон привез этот халат из путешествия по северному Китаю. Подробностей Берлепш не рассказывал, он вообще рассказывал мало, только однажды бросил с хохотком, что драконы эти живые, особенно если выкуришь трубку опия. Гартмут не знал, что такое опий, поэтому стал поглядывать на халат с опаской. Ему и вправду начало казаться, что драконы живые, а как-то раз ему приснилось, что именно они, свиваясь золотыми кольцами, выдыхают клубы дыма, которые вечно плыли по коридорам баронского дома.