Фёдор Грот - Ромовая баба

Гартмут собрался было уходить. Разочарования он не чувствовал — он и был готов к такому исходу событий. Но когда он уже поворачивал на улочку, которая вывела бы его с рынка, краем глаза он уловил в канаве какое-то движение. Его безустальное воображение мгновенно подало ему готовую картинку — здоровенная крыса, темно-серая, с мокрой слипшейся шерстью, с острыми желтыми зубами, ползет, принюхиваясь, по склизкому дну, среди окурков и объедков. Но, поворотившись к канаве, он увидел, что это не крыса. И, подобно мощному позыву тошноты, страх и омерзение поднялись в нем при виде того, что шевелилось в канаве.

Там медленно, подрагивая всем телом, ползла гнойного цвета хрящеватая черепашка. Голова ее с парой желтых злых глазенок была увенчана острым рогом, а когтистые лапки споро царапали дно канавы, неся маленькое тельце под спасительные своды городской клоаки. Черепашка готова была уже юркнуть в трубу, как Гартмут, будто пытаясь оттолкнуть от себя мерзкую тварь, выбросил вперед руку и что-то нечленораздельно крикнул. Крик его странно прокатился по площади, и немногие оставшиеся на ней торговцы выглянули из-под своих навесов и принялись вглядываться в его направлении.

А на месте отвратительного существа в канаве возник дородный гугельхупф, лоснящийся сахарной глазурью. Он был не такой большой, как те гугельхупфы, получившиеся у Гартмута перед этим, но такой же ароматный и аппетитный. Сглатывая слюну — оказывается, он очень проголодался, — Гартмут выдернул его из канавы, завернул в подобранный капустный лист и со всех ног бросился к дому Берлепша.

Огромный мрачный лакей без слов пропустил его в дом. Барон вышел, как и в прошлый раз, в домашней одежде, стуча своей палкой. Запыхавшийся мальчик положил у его ног благоухающий гугельхупф. Берлепш отступил назад, сверля глазом жутковатый подарок.

— А во что-нибудь другое ты можешь их превращать? — осведомился он ворчливо, хотя Гартмут различил в его тоне восхищение.

— Нет, — честно ответил мальчик.

— Что это было? — спросил барон, гадливо трогая гугельхупф носком бархатной туфли.

— Черепашка. Такая желтая.

— А! Дух дизентерии. Это сильная, очень сильная тварь. И ведь у тебя опять сработало.

— Да, господин барон.

— Ты интересный тип, Гартмут Шоске. Несомненный уникум.

— Благодарю вас, господин барон.

— Не стоит благодарности. Вырастешь — убедишься в своей уникальности окончательно. Теперь же поступим так. Завтра отправляйся к госпиталю Алисы на Мауэрштрассе. Внутрь не заходи — тебе это не нужно. Ищи вокруг. Смотри своими глазами, они у тебя видят глубоко. Ищи их — черепашек, слизней, в общем, тварей, которых там просто не должно быть. Ты легко распознаешь тех, кого можно превратить, ведь тебе станет страшно и омерзительно. Итак, всех, кого увидишь, превращай. И тащи ко мне свои. гугельхупфы, я уже понял, что с ними делать.

Вечером следующего дня Гартмут опять примчался к Берлепшу и бухнул к его ногам очередной гугельхупф, получившийся из огромной синей мокрицы, которую он увидел на стене госпиталя Алисы. Барон, подробно расспросив мальчика об обличии духа, долго молчал.

— Я не знаю, кто это, — наконец признался он. — Во всех известных мне каталогах эта сущность отсутствует. Значит ли это, что ты уничтожил духа какой-то незнакомой болезни? Не думаю. Скорее это неизвестный дух какой-то известной болезни. Наверняка эти твари кишат вокруг больницы Алисы, так ведь?

Гартмут пожал плечами. Он видел только мокрицу, хотя пробыл возле больницы больше часа и даже обошел ее кругом.

В последующие два месяца Берлепш еще пять раз посылал его на задания — два раза на рынок, дважды — к больнице Алисы и один раз — на вокзал. И все пять раз Гартмут притаскивал гугельхупфы, которые становились все тяжелее и тяжелее, будто сила превращенных созданий преображалась в вес этих ароматных и страшных бомб. А создания, которых уничтожал Гартмут, действительно становились все сильнее и опаснее — дух скарлатины в образе рогатой розовой жабы, крошечный лиловый младенец — дух родовой горячки, костлявый нетопырь — дух чахотки. Повторно встретил Гартмут и гнойную черепашку, но на этот раз она не собиралась улепетнуть, а бросилась к нему, пытаясь добежать до него, пока он не успел ударить ее своей силой. И он успел — но долго злобная тварь снилась ему во сне.

На вокзале же он впервые понял, что ему противостоит страшный враг, способный погубить не только его самого, но и его близких, стоит лишь раз дать промашку. Гартмут бродил по перрону, разглядывая вагоны и слушая свистки паровозов, как вдруг у края железнодорожной платформы его наметанный уже глаз заметил нечто странное.

Из черной грязи, покрытой радужной пленкой, торчало нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся головой какого-то гада. Больше всего он походил на ящерицу, но о форме и размерах его тела можно было только догадываться. Гартмут понял, что мерзкое создание притаилось в черной жиже с явным намерением дождаться ближайшего поезда и пробраться внутрь. У Гартмута накопился уже изрядный опыт, чтобы с уверенностью сказать и то, что никакой грязи под платформой, скорее всего, нет. Такой неуклюжий способ маскироваться дух вместе с обличьем перенял от своего животного прототипа.

Создание неподвижно сидело в черной грязи, абсолютно уверенное в том, что никто не может его увидеть. Скоро, совсем скоро подойдет огромный, клубящийся обжигающим паром состав, и дух найдет незаметную щель в железном брюхе и проникнет в теплую внутренность вагона, где не спеша выберет себе подходящую жертву — толстого господина в пенсне, читающего газету, или молодого студента, едущего повидаться с родителями. Дух голоден. Ему очень холодно. Эти два чувства — холод и голод — движут им, для него они одно. Именно таков его голод, голод бестелесного существа, которое насыщается теплом горячей человечьей утробы, купается в жизненной энергии, как в горячем источнике, как в ласковом подземном озере. Ничего, что этот живительный источник скоро иссякнет, умрет приютившее его человеческое существо. Дух и его отпрыски найдут других, ведь снаружи так холодно и так голодно. Затаившаяся в призрачной грязи чудовищная тварь зябко поежилась — и вдруг поняла, что ее заметили. У края платформы стоял человеческий ребенок и в упор рассматривал его.

Немедленно, без раздумий и предупреждений, дух пошел в атаку.

На платформу выскочило черное, змеевидное на высоких мохнатых паучьих лапах. Передвигалось оно молниеносно — не успел Гартмут отступить, как оно уже оказалось у его ноги и низко присело, готовясь прыгнуть. Мальчик увидел полные злобы человеческие глаза, глядящие на него с чешуйчатой змеиной морды. Не в силах сдерживаться, он взвизгнул — и это было последнее, что он помнил.