Фёдор Грот - Ромовая баба

— Сколько сейчас больных? — спросил он Арустамова вечером второго дня.

Арустамов поднял на Шоске покрасневшие от бессонницы глаза.

— Семеро. Только вчера поступили четверо новых.

Безумная мысль родилась в голове Шоске.

— Можно ли мне увидеть их, Маркар Иванович? — спросил он, подавшись вперед.

— Да, конечно, можно, — просто ответил Арустамов. — Но вам необходимо соблюдать все меры предосторожности. Легочная форма чумы чрезвычайно заразна.

Он тяжело поднялся, чтобы пойти спать, но вдруг обернулся и спросил:

— Зачем вам это нужно? Они умирают, доктор Шоске. Это тяжелое зрелище.

— И вы не сможете их спасти? — спросил Шоске почти с надеждой.

Арустамов покачал головой.

— Они умирают, — повторил он. — Сюда везут лимфу, но когда-то довезут.

— Мне нужно их спросить кое о чем, — произнес Шоске. — Они в сознании?

— У них высокая температура — 39–40. Не думаю, что они смогут дать вам внятный ответ. Многие бредят.

— Я попробую, — сказал Шоске.

На следующее утро в сопровождении Арустамова он отправился в больницу. На улице он увидел группу крестьян, которых вели куда-то казаки. Это Орбелиани начал переводить здоровых в особый карантинный дом, где им предстояло находиться, пока эпидемия не будет побеждена. Крестьяне шли налегке, многие были босы. Все были веселы. Они добровольно оставили все имущество в своих домах, которые теперь казаки спешно заколачивали, а лестницы засыпали негашеной известью.

— Они рады уйти, — пояснил Арустамов. — Они ведь уже впали в уныние. Сейчас мы их вымоем, переоденем и будем наблюдать. А вот с заболевшими хуже. Надежды почти нет.

В его словах Шоске имел возможность убедиться всего через несколько минут. В большой комнате, переделанной в больничную палату, стояли узкие солдатские койки, на которых лежали больные. Их было семеро, как и говорил Арустамов. Ближе ко входу лежал пожилой мужчина. Он тяжело дышал, глаза его были закрыты. У окна лежал мальчик лет пятнадцати. Неподвижный, горячечный его взгляд был устремлен в потолок. Казалось, он даже не заметил вошедших. Дальше лежала женщина, потом двое мужчин. Шоске не стал всматриваться, кто лежит на остальных койках.

— Кто самый тяжелый? — быстро спросил он Арустамова.

— Вон тот, Злобин Сергей, — кивнул Арустамова на мальчика у окна. — Но он вас не услышит. У него 40 второй день подряд, он никого не узнает.

Шоске огляделся и подошел к койке, на которой лежала женщина. Ей было лет сорок пять. Она лежала и безучастно смотрела на него ввалившимися глазами. Ее дыхание было тяжкое, с хрипом. В уголке рта запеклась кровь.

— Как ее зовут? — спросил Шоске через плечо.

— Анна. Сазыкина фамилия, — подсказал Арустамов.

— Анна! — обратился к больной Шоске. — Вы меня слышите?

— Слышу, — едва заметно отозвалась больная.

Шоске попросил Арустамова отойти и снова заговорил:

— Анна, у меня есть к вам вопрос. Сосредоточьтесь, пожалуйста. Видели ли вы за последнюю неделю или две в селе незнакомую женщину?

Больная бессмысленно взглянула на него.

— Никого я не видала, — прошептала она.

— Анна, напрягитесь, пожалуйста.

— Болит, — громко произнесла больная. — Болит — моченьки нету!

Она закашлялась, в груди у нее заклокотало, она стала шарить по постели руками.

Шоске отошел от нее и стал оглядываться, ища, к кому бы подойти.

— Сожалею, но вы ничего здесь не добьетесь, доктор Шоске, — сказал за его спиной Арустамов. — Я говорил вам — у них бредовое состояние, они не могут мыслить связно.

— Вы так думаете? — рассеянно бросил Шоске.

— Совершенно в этом уверен.

В полном расстройстве чувств Шоске вернулся в докторский дом и там обнаружил нового врача — доктора Шмидта, который только что приехал в Колобовку. Это был юркий и востроглазый старичок, еще покрытый дорожной пылью, но ничуть не утомившийся долгой дорогой и чрезвычайно любезный. Завидев Шоске, он бросился к нему и принялся трясти руку.

— Премного наслышан! — вскрикивал он, заглядывая Шоске в глаза. — Его высочество принц Александр Петрович чрезвычайно высоко о вас отзывался. Он будет здесь со дня на день. С ним целый двор, но все врачи, врачи. Я обогнал его высочество всего на одни сутки — несся сюда как скаженный! Весьма, весьма рад знакомству!

— Очень рад, — натянуто произнес Шоске.

— Скажите, — Шмидт понизил голос, — здесь правда чума? Я, конечно, буду иметь возможность удостовериться, но хотел бы услышать из первых уст.

— Чума, — сказал Шоске.

Шмидт отпрянул от него.

— Какой ужас, какой ужас! И ведь опять занесли. Я всегда считал, что в смысле чумы Астраханская губерния является передаточной ступенью между Азией и европейской Россией. Да-да, именно передаточной ступенью!

Он стоял и качал головой.

— Вам нужно поговорить с профессором Капустиным, — сказал Шоске. — Или доктором Арустамовым.

— Профессор Капустин здесь! — оживился Шмидт. — Пойду немедленно с ним повидаюсь.

Шоске посмотрел ему вслед и вошел в дом.

Внутри было пусто. Пусто было в доме, и пусто было в душе Гартмута Шоске. Он не знал, что делать дальше, и чувствовал себя таким домом — покинутым, пускай на время, но покинутым. Оставила его сила — вся сила, какая была в нем. Сила физическая, которой двигалось его донельзя усталое человеческое тело, и сила моральная, которая питала его волю, поддерживала в нем уверенность. И он не знал, что больше устало в нем — тело или дух. Он видел себя как бы со стороны — он был темный дом на краю села и только в одном его окошке теплилась крохотная свечка.

С шумом рухнул Шоске на лавку и застыл.

Таким его вечером и нашли пришедшие врачи. Он сидел неподвижно на лавке и не мигая смотрел в пустоту. Насилу сумели его растолкать. Шоске очнулся, но был словно после глубокого обморока — шатался и, похоже, не сознавал, где находится.

— Зачем я повел его к больным! — сокрушался Арустамов. — У него шок!

— Не убивайтесь вы так, Маркар Иванович, — добродушно произнес Капустин. — Это у него с непривычки. Не доводилось еще видеть чуму так близко, а, Герман Иванович? Вам нужно пойти поспать. Идите-идите, не смейте возражать.

Спать Шоске не хотелось. У него слишком звенело в ушах. Оглушительный звон мешал ему сосредоточиться. Он лег на скрипучую кровать и стал смотреть в окно. Снаружи прямо ему в лицо смотрела луна — яркая и холодная, как ледяная монета с чьим-то странным профилем. Шоске лежал, прижав ладони к ушам, и глядел на луну. Ему вспомнилось, что по древним поверьям она навевает безумие. Может, это сейчас с ним и происходит? Сквозь прижатые к ушам пальцы доносились голоса из соседней комнаты — врачи ужинали, обсуждали прошедший день. Как же, должно быть, они устали. Как они все устали. Голоса вскоре затихли — врачи отправились отдыхать.