Фёдор Грот - Ромовая баба

Шоске выругался по-немецки.

Они засмеялись — и пропали. Он огляделся и увидел, что на многие версты окрест степь была пуста.

Силы оставили его, и он повалился наземь.

Когда Исаев проснулся, Страхович и Кужумбетов еще спали. Он вышел из палатки. Солнце уже взошло. Возле одной из телег суетился Маторин. Страхович подошел ближе и увидел, что на телеге спит немец. Маторин заботливо укрывал его легкой тканью — от солнца.

— Ого! — удивился Исаев. — Ишь, разоспался наш Герман Иванович. Да и мы чего-то. Что же ты не разбудил нас, Игнат? Солнце уже вон как высоко.

— Да я тут с ним. — Маторин кивком показал на спящего Шоске. — Всю ночь промаялся, бедолага.

— Животом страдал, что ли?

— А я знаю? Всю ночь трёсси, аж голова моталась. Не будите вы его, Василий Исаич. Пущай отоспится.

Вскоре проснулись Страхович и Кужумбетов. Наскоро поев, тронулись в путь. Всю дорогу казак ехал рядом с телегой, на которой спал Шоске, поправлял ткань, отгонял мух и слепней. Исаев пробовал подтрунить над заботливой нянькой, но получил в ответ такой угрюмый взгляд, что почел за лучшее оставить свое занятие.

К вечеру на горизонте показалась пыль. Через какое-то время сквозь пыльное облако проступили очертания всадника. Это был нарочный от губернатора.

В Колобовке объявилась чума.

Шоске проспал трое суток.

Он проснулся в комнате с низким потолком, на скрипучей деревянной кровати. Окон не было, в комнате царил полумрак. В углу можно было различить какой-то сундук. Больше мебели в помещении не было. Шоске не понимал, где он и как тут оказался. Подушка пахла чужими волосами, и Шоске в отвращении вскочил и сел на кровати. В соседней комнате слышались чьи-то голоса, но при резком движении Шоске кровать издала такой скрип, что голоса сразу замолкли. Послышались шаги, дверь распахнулась, и на Шоске упало пятно света от лампы. Он зажмурился, но успел заметить, что лампа стоит на заваленном бумагами столе.

Человек, открывший дверь, громко и удивленно произнес:

— Проснулся!

Ослепленный ярким светом, Шоске вглядывался в него. В проеме двери появился второй силуэт, повыше первого, и второй голос с тем же удивлением произнес:

— Ого! Ну и поспали же вы! Как себя чувствуете?

— Кто вы? — с трудом, прокашлявшись, спросил Шоске. — Где Исаев?

— Давно уехал.

— Но где я?

— Вы в Колобовке. Вас привезли сюда из степи.

— Зачем?

Оба врача, словно предугадав этот вопрос, ответили хором:

— Здесь чума.

Пораженный этим известием, Шоске спустил ноги на пол, поднялся и, прихрамывая от долгого лежания, вышел в освещенную комнату. Только тут он разглядел своих собеседников. Первый, пониже, был черен, плотен, широкоплеч. Это был доктор Арустамов, врачебный инспектор из Астрахани, присланный губернатором в Колобовку для исследования причин эпидемии. С ним вместе прибыл доктор Язвинский, врач для командировок по военно-медицинскому ведомству, молодой человек с цепким взглядом ревизора. Оба пробыли в Колобовке уже два дня и успели осмотреть всех больных и провести микроскопические и бактериологические исследования. Ни тот, ни другой не сомневались, что болезнь, посетившая Колобовку, была именно чума, а не какое-то «острозаразное заболевание с высокой смертностью», как продолжало уклончиво называть колобовскую болезнь начальство в Астрахани.

Арустамов поведал о самоотверженной работе троих врачей из Царева, которые прибыли на место первыми и первыми же провели осмотры больных и вскрытия тел умерших. Мигом опустевшее село было оцеплено жителями из более благополучных степных хуторов, которых зараза не затронула, и прибывшими астраханскими казаками.

— Когда мы прибыли, село было совсем пустое, — рассказывал Арустамов. Говорил он с сильным кавказским акцентом, высоко поднимая черные брови словно бы в удивлении. — Все, кто мог ходить, ушли в степь, на хутора, в самом начале эпидемии, остались одни старики да больные.

— Они тут, в Колобовке, арбузами промышляют, — добавил Язвинский. — На сотни верст окрест одни бахчи — на степных хуторах. С одного из них и пришла первая больная — Марья Симакина. Как она там, на хуторе, заразилась — уму непостижимо. Сейчас-то она уже померла, но ее и при жизни не удалось бы спросить — глухонемая была.

Шоске сидел за заваленным бумагами столом и слушал их, не веря своим ушам. Ему представилось, будто он путешественник, который долго брел к белевшей на горизонте снежной вершине, которая, стоило ему только ненадолго отвернуться, внезапно выросла и нависла над ним острыми скалами и зияющими пещерами, грозя побить лавинами камней. Он чувствовал себя слабым и незрелым — ребенком, перед которым суровые взрослые поставили задачу, непосильную для его возраста. За стенами дома бушевало черное море чумы, уже поглотившее несколько человеческих жизней, и ему, Гартмуту Шоске, предстояло найти истинную разносчицу заразы. Но где искать ее? Он вспомнил бесконечные желтые пыльные пространства, простиравшиеся вокруг на многие тысячи километров, и вздрогнул.

Тогда, ночью, у костра, он чувствовал себя более уверенным. Он был настроен на борьбу, сила плескалась в нем и требовала выхода. Он не боялся и тратил свою силу не думая и не жалея. Сейчас, после трех суток беспробудного сна, он чувствовал, что растратил не только силу, но и уверенность в том, что сила вообще у него есть. Страшная нерешительность овладела им. А за окном бушевало чумное море, и казалось, жуткие мертвые лица жадно глядят снаружи в окно.

— Сколько всего больных? — с трудом спросил Шоске.

— Всего заболело девятнадцать человек, — быстро ответил Язвинский. — Большинство уже умерли. Состояние остальных очень тяжелое.

— Да, — сказал Шоске, думая о другом. — Вы уже говорили.

Двое врачей действительно успели рассказать о многом. За то короткое время, что они пробыли в Колобовке, они сумели разузнать о селе и его окрестностях столько, сколько не знали и губернские власти, и теперь, встретив сотрудника КОМОЧУМа и приняв его за специалиста, посланного из самой столицы на помощь местным докторам, взялись по очереди вываливать на голову Шоске самые разнообразные факты. Шоске узнал не только о сезонных особенностях разливов Ахтубы, но и о том, в каком родстве заболевшие состояли между собой. Для кого-то эта информация, возможно, и представляла какую-то ценность, но определенно не для Шоске — в этих невообразимых деверях, кумовьях, свояках и братанихах могли хорошо разбираться только сами русские, любой другой человек немедленно путался и замирал в этом первобытном сплетении родства и свойства.

Относительно того, как чума попала в Колобовку, Арустамов имел четкое мнение: