Фёдор Грот - Ромовая баба

Шоске неподвижно лежал.

Вдруг какая-то тень в окне заслонила луну. Кто-то заглянул снаружи в комнату. Шоске различил чью-то руку — она медленно манила его.

Он поднялся и приблизился к окну.

Снаружи стояла женщина. Он не мог различить ее лица, хотя в лунном свете отчетлива видна была ее фигура. Одета она была в просторную белую рубаху, из-под которой виднелись пальцы босых ног. Она снова подняла руку и поманила его. Смутное чувство узнавания шевельнулось в нем. Женщина стояла и манила его. И вдруг он узнал ее — это была Анна Сазыкина, он видел ее давеча в палате. Но как ей удалось выйти?

Кивнув ей несколько раз, он вышел из своей комнаты, прошел через темный дом и оказался на крыльце. Женщина уже была здесь — стояла перед дверью. Это действительно была Анна Сазыкина. В лунном свете лицо ее было отчетливо различимо — она улыбалась.

— Пойдем со мной, — позвала она.

— Куда? — спросил Шоске, не двигаясь с места.

— Тебя матушка зовет. Услыхала тебя, значит, и согласилась повидаться. А что, говорит, человек-то хороший, пущай приходит.

— Какая матушка? — не понял Шоске.

— Сударыня-матушка, — строго сказала Анна Сазыкина. — Какую ты ищешь.

Шоске было шагнул к ней, но вдруг осознание шевельнулось в нем. Он беспомощно оглянулся. Можно было еще отказаться, возвратиться.

— Ты. умерла, что ли, Анна? — спросил он негромко, сам не веря тому, что говорит.

Женщина покачала головой.

— Нет, родилася я. Родилася заново. Матушка вызволила. Ну, пойдем, что ли?

И они пошли в степь.

Странная стояла вокруг ночь. У земли было черно, а на небесах разливался серебристый свет от луны. Свет этот отчего-то не достигал земли, бледными волнами расходясь по небу, словно дым.

А у земли было темно. Шоске едва видел, куда ступает. Под ногами шуршал песок, хрустели ломкие сухие травинки. Впереди едва чернел силуэт Анны, время от времени ее голос звал:

— Иди, иди за мной, милый! След в след ступай.

Шоске не понимал, как это сделать, — ведь даже самой земли не было видно. Но он послушно продвигался в темноте за зовущим голосом. Звон в ушах прекратился, но сменился другим звуком — глухим ровным гулом, идущим как будто из-под земли.

— Что это? — спросил он в темноту, останавливаясь. — Что это за звук?

— Стонют, родимые, — отозвалась она. — Стонют, болезные. Умерли, а никак успокоиться не могут. Очумели, бедные.

Он содрогнулся.

— Пойдем же, милый! — позвала она опять. — Не надо стоять, не надо бояться. Матушка не тронет, матушка добрая.

Через несколько шагов впереди послышался негромкий разговор. Приблизившись, Шоске расслышал:

— К матушке веду. Поговорить хочет. побеседовать.

И глухой мужской голос что-то ей ответил.

Шоске различил в темноте высокую мужскую фигуру в белой рубахе до колен, почувствовал на себе пристальный взгляд.

— Идите уж, — произнес глухой голос.

Они отправились дальше.

— Анна! Кто это? — спросил Шоске.

— А это Симакин Николай. Матушка забрала его еще до меня. Туточки поставлен сторожить, чужих не пущать. А своих-то он привечает, мужик хороший. А вот и Федя! Пусти нас, Феденька, к матушке идем!

В темноте маячила еще одна фигура.

— Идите уж, — произнес молодой голос.

— А и спасибочки, а и пойдем, — приговаривала Анна, увлекая Шоске за собой.

Потом им встретились по пути еще несколько сторожевых, и всех Анна просила их с Шоске пропустить, и все пропускали их после секундного раздумья. И Шоске, проходя мимо очередной молчаливой черной фигуры, чувствовал, как холодок пробегает по спине от осознания, кто это стоит тут на часах в темноте.

Внезапно позади послышалось шипение и треск, будто тлела огромная головня. Он обернулся и успел заметить за секунды до того, как на мгновение ослеп, что восходит громадное солнце. И сразу свет и жар обрушились на него со всех сторон. Разлепив влажные веки, он оглянулся в удивлении.

Вокруг лежала красная степь. Островки черной обугленной травы виднелись повсюду. Невероятный зной облекал тело, ноздри жгло. Шоске показалось, что его разом погрузили в кипяток.

Анна исчезла. Он искал ее глазами, но ее не было.

Перед ним вздымался узкий черный терем. Зданий такой конструкции ему еще не приходилось видеть. Он был без окон, вход был похож на черную щель. Терем был построен из какого-то неведомого материала, от него исходил холод. Шоске приблизился и потрогал стену рукой.

Терем был сложен из черного льда.

Поколебавшись, он вступил внутрь, и ему разом стало холодно.

Пронизывающий холод царил в тереме. При каждом выдохе изо рта вырывался густой пар, но Шоске удивительным образом не мерз — только чувствовал мороз лицом. Пройдя через обширные пустые сени, он оказался в темной сводчатой палате. По стенам бездымно горели неярким пламенем угловатые светильники.

Он взглянул наверх. Своды были расписаны черными лемурами, пауками, жабами, — весь отвратительный паноптикум, так хорошо ему знакомый, присутствовал здесь.

Она ждала его, сидя на черном стуле с подлокотниками и высокой прямой спинкой — подобии трона. Стул стоял в противоположном конце палаты, до него нужно было идти — как оказалось, долго, ибо палата была велика размерами. Шоске шел и шел, и страшные черные силуэты проплывали над его головой.

Наконец он встал перед престолом.

Она молча рассматривала его. Смотрел и Шоске. Она была похожа на монашку — в черном головном платке, туго обтягивавшем маленькую голову, и лицо — худое, с тонкими скорбными чертами. Черные глаза печально смотрели на него. Руки с долгими, почти прозрачными пальцами неподвижно покоились на подлокотниках. Из-под длинного черного одеяния выглядывали красные башмачки с загнутыми носами — персидская обувь резко контрастировала с остальной одеждой.

— Рабыня сказала, ты ищешь меня, — произнесла она по-персидски. У нее был низкий грудной голос, который совсем не вязался с ее внешностью. — Чего ты хочешь?

Он лишь молча рассматривал ее. Она была не похожа на свои изображения из китайских трактатов. В ней не было ничего от той страшной, хищной, прожорливой красоты. Но и сомнений у него не было — это была она, царица.

И он спросил ее по-персидски — скорее чтобы удостовериться:

— Это ты — царица?

Она засмеялась и смеялась долго, запрокинув голову в платке.

— Какая же я царица? — произнесла она, насмеявшись. — Я всего лишь княжна.

Она замолкла и с интересом стала ждать, что он скажет.

Стараясь не показать вида, что растерялся, Шоске произнес:

— Значит, я пришел не к той. Мне нужна твоя госпожа — та, что насылает мор на землю. Та, что владычит над духами болезней. Мне нужна повелительница чумы.

— Духи! — произнесла она с неподдельной печалью. — Повелевает ли ветер песчинками? Он лишь переносит их с места на место.