Фёдор Грот - Ромовая баба

— Припекает солнышко-то, — заметил он как бы между делом, щурясь от ослепительных солнечных лучей.

Шоске его не понял, и Маторину пришлось повторить.

— О да, — закивал Шоске. — Весьма жарко.

— Вот и я говорю, — сквозь зубы произнес Маторин, внимательно его оглядывая. — А ты словно заговоренный, Герман Иваныч. Солнца не замечаешь, сил не теряешь. Вроде как и не белый человек совсем, а киргиз какой-нибудь.

— О да, — заулыбался Шоске. — Привык.

— Привык, — вполголоса протянул Маторин. — Вон оно как. Ты бы не придуривался, а, Герман Иваныч? Дураков тут нетути. Дураки, они в Астрахани остались. Я ж вижу, как ты смотришь. Ты этак внима-ательно смотришь, будто другое что-то видишь. Приглядываешься так-то и в лице меняешься. А я вот на тебя смотрю и понима-аю.

Маторин прищурился и погрозил пальцем.

Шоске почувствовал неожиданное доверие к этому человеку.

— Слушай, Игнат, — произнес он. — Будь рядом со мной. Мне помощь понадобится. Скоро. Слушаешь?

Маторин кивнул, лицо его преобразилось, стало сосредоточенным.

— О чем знаешь-то? — хрипло спросил он. — Киргизы нападут? Уж я знаю их, дьяволовых детей.

— Не они. Настоящие дьяволовы дети.

Маторин нахмурился.

— Это кто ж такие?

Шоске внезапно разозлился его недоверчивости.

— Увидишь, — произнес он.

Вечером Исаев и Страхович опять обсуждали будущее местоположение станции. Про Шоске они забыли, да он и не вмешивался. Он тихо сидел в углу с чашкой чая в руках и слушал разговор двух врачей. То, что собирались сделать эти люди, одновременно забавляло и восхищало его. Их стараниями в Богом позабытой Ханской Ставке обещал вырасти форпост для борьбы с чумой. Чего не знали Исаев со Страховичем, так это того, что не только эти планы, но и самые жизни их сейчас под угрозой. Шоске пил горький черный чай и думал. Он скажет Ольденбургскому, что многодневные наблюдения показали малую численность духов вблизи Ханской

Ставки, поэтому там можно смело размещать противочумную станцию. Но что сказать самому себе? Можно ли уже с уверенностью говорить, что он не найдет здесь моровой девы?

Шоске допил чай и поднялся. Нет, еще рано.

Тут только его заметил Исаев.

— Герман Иванович, — обратился он к Шоске, — готовьтесь отъезжать.

— Отъезжать?

— Послезавтра, Герман Иванович, послезавтра закончатся ваши мучения и блуждания под солнцем. Впрочем, в Астрахани отнюдь не прохладно. Хотя уже цивилизация.

На следующий день, рано утром, до наступления дневного зноя, Исаев приказал обить стол жестью, вытащил стерилизатор, микроскоп, разложил инструменты и отправил Маторина в степь ловить сусликов.

— Отдам-ка я дань Даниле Кирилловичу, — весело сказал он Страховичу. — А вдруг найдется зараженный суслик? Тогда я нашего Данилу первый поздравлю!

Маторин вернулся через час с мешком, полным подбитых сусликов, и до самого обеда, когда солнце уже палило вовсю, Исаев со Страховичем без устали препарировали тушки и делали анализы. Но среди девяти сусликов не оказалось ни единого зараженного чумными микробами.

— Зато совесть очистили, Василий Исаевич, — произнес Страхович, когда они закончили.

— Это верно, — ответил Исаев. — Совесть, Иоаким Владимирович, такая штука — требует регулярной очистки. Особенно у врачей.

Вечером пришел Петрулис.

— Повезло вам, — заметил он. — В этом году, похоже, миновала нас чума. Хотя рано еще говорить, чует мое сердце.

— Не повезло, Иосиф Андреевич, — вздохнул Страхович. — Кабы чуму встретили, вот тогда повезло бы. Вон и Герман Иванович наш тихонько страдает — хотел на чуму взглянуть. А теперь что же.

— Может, еще повезет, — сказал Шоске, и все головы повернулись к нему.

— Надеетесь? — подмигнул Исаев.

— О, надежда есть всегда, так древние говорили.

— Вот уедете, и надежды будет меньше, — сказал Петрулис тоскливо. — Дыра, как есть дыра.

— Не унывайте, Иосиф Андреевич, — произнес Исаев и ласково потрепал его по руке. — Успокаивайтесь тем, что вы тут на самой передовой. Вы — наш авангард. Никогда не уставайте творить добро.

В ночь перед отъездом Страхович опять вышел на крыльцо. В темноте маячил силуэт Шоске.

— Вы все на звезды смотрите, Герман Иванович.

— Да нет, я тут просто. как это по-русски. стерегу.

Возвратившись в накуренную комнату, Страхович сообщил:

— Похоже, наш немец совсем свихнулся от жары. Он нас, оказывается, стережет.

— Это он вам сказал? — спросил Исаев, который записывал в журнал результаты вскрытий.

— Да. Я уже который раз застаю его вечером на крыльце. Стоит, как часовой.

— А Маторин где же?

— Ведать не ведаю. Где-то в городе.

— Странная у нас с вами экспедиция получается, — произнес Исаев, отложив свои записи. — Я ведь до сих пор не знаю, зачем он к нам приставлен. Ольденбургский говорил, он специалист по чуме. Но он ведь даже не врач, не бактериолог. Знаете, Иоаким Владимирович, тут тайными обществами пахнет. Говорят, Ольденбургский весьма этим увлекается.

— От этакой жары любой свихнется, Василий Исаевич, — резонно заметил Страхович.

Духов не было. Куда ни кинуть взгляд, всюду было пусто, только тусклый фонарь горел на площади. Бесчисленные легионы рассеялись в воздухе, и это тревожило Шоске еще больше. «Возможно, они просто отступили за город и ждут там», — размышлял он, оглядываясь.

Но на следующее утро, когда они выехали за пределы Ханской Ставки, Шоске увидел только желтую степь. Призрачное войско, преследовавшее их с самой Астрахани, исчезло. Он беспомощно оглянулся — и встретил испытующий взгляд Маторина. Он ободряюще улыбнулся ему, но сомнения не покидали его. Что это — уловка? обходной маневр? Он потянул носом, и сомнения рассеялись. Запах рома плыл по степи, он был еще сильнее, чем когда они выезжали из Астрахани. Шоске обернулся и кивнул Маторину, но тот лишь смотрел недоверчиво.

На ночлег остановились в неглубокой ложбине, у древнего колодца. Неподалеку, на взгорке, стояло киргизское кладбище — россыпь каменных стел и изваяний, изукрашенных узорами, изображениями сабель и секир и арабскими надписями.

Длительный переезд донельзя утомил Исаева и Страховича. Даже Кужумбетов видимо устал и начал клевать носом еще за ужином. Через силу разбили палатки, и вскоре все, кроме Шоске и Маторина, уже спали крепким сном.

Костер догорал.

— Игнат, — негромко сказал Шоске, — поди поищи дров. Неси все, что горит. Сложим это вокруг лагеря.

— Много тут не найдешь, — ответил Маторин, оглядевшись. — Степь все-таки. Пойду погляжу.

В течение часа он натаскал в лагерь довольно большую кучу кустарника и старых сломанных палок и решеток для кибиток, которых, как оказалось, вокруг валялось достаточно — колодец издревле был излюбленным местом для становищ во время кочевок. Хворост разложили по четырем углам лагеря — так приказал Шоске. В костер подкинули несколько больших палок, и он разгорелся. В эту ночь огонь не должен был потухать ни на минуту.