Фёдор Грот - Ромовая баба

Закончив работу, Шоске и Маторин уселись у огня. Говорить не хотелось. Оба ждали. Время застыло. Не было ни звезд, ни луны.

Неожиданно Маторин потянул носом воздухом.

— Нешто пахнет чем? — спросил он вполголоса. — Выпивкой вроде?

Шоске удивленно посмотрел на него, но на вопросы времени у него уже не оставалось.

Подул ветер — но то был не ветер. Послышался шум, но ни один звук не прорезал ночной воздух.

Никого не было, кроме трех спящих и двух бодрствующих людей, — и в следующую секунду войско духов выросло вокруг лагеря.

— Зажигай костры, Игнат, — приказал Шоске. — И будь наготове.

Маторин без расспросов, молча вскочил на ноги, выхватил из костра горящую ветку, направился к ближайшей куче хвороста.

Несколько минут спустя по четырем углам лагеря выросло гудящее пламя.

Призрачное полчище не двинулось. Казалось, оно вовсе не заметило пламени. Оно ждало.

«Они ждут вопроса», — догадался Шоске. И следом мелькнула трусоватая мысль: «А вдруг удастся заговорить? Вдруг просто пугают?»

— Зачем вы пришли? — задал он вопрос в темноту.

Ответ на замедлил себя ждать. Слова приходили отовсюду и наполняли голову, ложась ровными грядами:

«Пятеро. Явились. Дерзость. Угроза. Царица. Приказ».

— Она не ваша царица, — ответил им Шоске. — Она не отсюда. Она чужестранка.

И в ответ посыпался песок их слов:

«Сильная. Объединила. Знает».

— Она лжет вам! Она бежала в страхе!

«Бесстрашная. Царица. Преклонились. Присяга. Вечность. Верность».

Он понял, что предстоит схватка не на жизнь, а на смерть.

— Вы погибнете ни за что, — сказал он им безнадежно. — Я превращу вас в тесто, сладкое, но не годящееся в пищу. Здесь вырастет курган из ваших круглых сладких тел.

«Приказ, — ответили они. — Пятеро. Убийцы. Жизнь».

«А ведь мы для них и вправду убийцы», — успел подумать он, когда они пошли на приступ.

Кажется, Маторин что-то прокричал, но Шоске было не до него. Стена духов выросла сразу со всех сторон. Впереди, не замечая гудящего пламени, шли гады — змеи, рогатые ящерицы, всякая черная безымянная подбарханная тварь. Кожа дыбом поднялась у Шоске от омерзения, страх окостенил тело. Весь он стал источник страха и омерзения, омерзения и страха, и волны двух этих чувств начали расходиться от него во все стороны, как круги. Самый воздух стал прошит, словно ткань, и на ткани этой повис чей-то крик. Дрожа и раскачиваясь, стоял Шоске, а к ногам его катились какие-то черные шары, и рос перед ним и вокруг лагеря черный пахучий вал.

Гады откатились от лагеря, и в атаку пошли суслики — жуткая и жалкая пехота призрачного войска. Цепи бледных мертвых полых грызунов, прижав лапки к груди, бросались на штурм лагеря — и обращались в гугельхупфы размером с кулак. Может, час, а может, и больше отбивался Шоске от этих несметных полчищ, ибо духи со всей степи пришли той ночью к старому колодцу на дне ложбины.

Когда же волна сусликов спала, наступило затишье. Мертвая и тихая лежала степь. Костры потухли, только посредине лагеря горел один. Вокруг лагеря вырос целый бруствер из гугельхупфов, он шевелился и раскачивался, потому что кексы начали пропадать поодиночке и слоями. Тут только Шоске оглянулся. В палатке было тихо, там спали крепким сном. У костра чернела неподвижная фигура Маторина, было непонятно, спит он или бодрствует.

Шоске хотел было приободрить его, но опять словно бы гул прокатился по степи, и он повернулся лицом к врагу.

Там, в темноте, маячили какие-то силуэты, которые были чернее этой тьмы. Живой мрак, морок, мор. Огромные, бесформенные, они шевелились и раскачивались — точно какие-то страшные горбатые корабли надвигались на лагерь. Они приближались, придвигались, и только когда они вдвинулись в круг света, отбрасываемого костром, Шоске разглядел, кто это, и содрогнулся.

Огромные черные косматые верблюды шли на лагерь со всех сторон.

Казак у костра закурил трубку и негромко затянул песню. Что он, не видит? Шоске хотел окрикнуть его, но не смог.

Шоске чувствовал, что пульсирует, как огонь. Дотянувшись до ближайшего верблюда, он притронулся к нему и почувствовал омерзительный холод, ощутил скользкий страх — и в тот же миг верблюд с хлопком превратился в большой гугельхупф, хлюпко шмякнувшись оземь.

Второй верблюд, третий, четвертый.

Их оказалось не так уж много, но немного оставалось и сил у Шоске. Он даже не заметил, как верблюды перестали идти и вновь воцарилась в степи нехорошая тишина.

У костра клевал носом Маторин.

— Игнат! — с трудом произнес Шоске. — Дай воды!

Маторин неторопливо поднялся, поднес флягу, участливо произнес:

— Это ништо, сейчас отпустит.

Шоске непонимающе воззрился на него.

— В степи с непривычки тяжко, — продолжал казак. — Особливо по ночам. Во все концы черно, как в могиле. Тошнота одна.

Шоске попил, и ему стало легче. Но схватка еще не была завершена.

Вокруг лагеря во мраке ходили тени. Они были видны отчетливо, так как серебрились и мерцали по краям. Шоске чувствовал себя в фокусе множества острых взглядов, прокалывавших его, стремившихся нащупать слабые его места. Из последних сил он выпрямился им навстречу.

— О, Гартмут! — произнес нежный голос в его голове. — Как ты защищаешь их, спящих! Как самозабвенно охраняешь их от бед! Но они проснутся и станут смеяться тебе в лицо, и не поверят тебе.

В любую секунду ожидая нападения, Шоске отрывисто спросил:

— Как твое имя?

— О, ты знаешь, что спрашивать, Гартмут, — со смешком ответил голос. — Легион имя мне, потому что много нас, собравшихся посмотреть на тебя.

— Уходите прочь, — произнес Шоске, стараясь, чтобы голос его не дрожал от усталости. — Я буду стоять здесь до тех пор, пока последний из вашего легиона не превратится в кусок черного теста.

В ответ раздался смех.

— Похвальное рвение, Гартмут. Только мы не станем нападать на тебя. Мы пришли просто посмотреть. В степи так мало есть на что посмотреть. А ты нам интересен. Ты так стараешься расставить все по своим местам. Нам интересны такие пристанища. Они чисты и выметены, они так удобны.

Шоске содрогнулся. Они говорили о нем как о жилище.

— Уходите! — с трудом повторил он.

— Ты пришел в нашу страну, пришел сам. Мы тебе интересны. И ты нам интересен. Может, это разовьется в какое-нибудь глубокое чувство. В любовь. Мы верим в любовь, Гартмут.

— Я пришел не за вами. Вы просто слуги, челядь.

— Ты ошибаешься. Она не наша повелительница. Она уничтожает хорошие пристанища. Мы недовольны. Мы любим хорошие пристанища. Найди ее, Гартмут. Преврати ее в тесто.

На востоке небо начало сереть.

— Мы пойдем, Гартмут, — нежно пропели они. — Но мы уйдем недалеко. До скорой встречи, Гартмут. Жди нас. Просим тебя — содержи себя в чистоте и порядке.