Валерий Бочков - Шесть тонн ванильного мороженого

«Чертова Кристина! Чуть свою станцию не прозевал! – Алекс протискивался сквозь туго втекающую в вагон толпу. – Черт!»

Высвободившись и чудом сохранив все пуговицы, Алекс, ловко балансируя, поспешил по краю платформы к выходу. Зашипев, закрылись двери.

Состав лязгнул и плавно поплыл, набирая скорость. Замелькали окна, лица, лица, лица, распахнутые газеты, чьи-то вздыбленные розовые, как сладкая вата, патлы…

Алекс отстранился от поезда и, не сбавляя шага, крепко зацокал эхом в сводчатый потолок.

Правая подошва вдруг заскользила. Как по льду. Завоняло бананом. Алекс поднял ногу. К подошве пристала раздавленная желтая в коричневых пятнах кожура, сочная и липкая. Алекса передернуло от омерзения. Он начал неуклюже шаркать ногой, счищая прилипшую гадость.

Тут загудел поезд. Алекс вздрогнул, стараясь сохранить равновесие, зацепил локтем несущийся состав. От удара волчком прокрутился вокруг собственной оси. «Как в балете!» – глупо подумал он.

Платформа с кремовыми шашечками кафеля вздыбилась, сцепилась с ревущей жестью вагонов. Алекс зажмурился.

Сзади кто-то закричал.

«Угодить под поезд! Именно сегодня! Вот было бы нелепо!» – с неожиданной веселостью подумал Алекс. И открыл глаза.

Состав скрылся в туннеле. На платформе лежал его черный ботинок.

Алекс, не рашнуровывая, втиснул ногу, поправил задник, пару раз стукнул каблуком, – порядок! – и побежал к выходу.

На кофе времени уже не было, ничего, потом!

В лифте пригладил, поправил, одернул – оглядел строго, подмигнул зеркалу – отлично!

Лифт волшебно звякнул – дзынь! – тридцать седьмой.

Деловито-лучезарное выражение лица, рука в кармане, уверенная солидная поступь.

Викинг!

Стремительно через стеклянные двери, неотразимая улыбка секретарше:

– Привет, Дженн!

– Все уже там, Алекс!

– Неужели опоздал?!

Двойные ореховые двери на массивных медных петлях с достойной плавностью беззвучно раскрываются.

Все уже действительно там.

И сам директор мистер Старк в малиновом кресле, похожем на трон. Улыбается. Бабочка на шее. И мистер Силвер, президент и компаньон. Тоже приветливо ему кивает, мол, заходи, не стесняйся! А грудастая мисс Лоренц, вице-президент, та аж смеется, закинув на стол ноги в изумрудных сапогах с золотыми подковками. И рукой ему машет. Вот дела!

Два арт-директора – один незнакомый, с черной разбойничьей бородой, другой Хэнк – лихо жонглируют пластиковыми пепельницами и мобильными телефонами, ловко и высоко подкидывая их. Иногда, зычно вскрикнув, успевают хлопнуть в ладоши, не обронив ни одного предмета. Высокий класс!

Пятерка смешливых копирайтеров, двое из его отдела – из медикаментов, обнявшись за плечи, приятно поет на несколько голосов, раскачиваясь, как на волнах. Другие хлопают шампанским, разливают вино по высоким бокалам, смеются, звонко чокаются.

А за всем этим – сквозь огромное во всю стену окно – влетает слепящее солнце, отражаясь в стеклянных небоскребах, стальных башнях и шпилях, в миллионе хрустальных окон-зеркал, рассыпаясь на многоцветье крошечных радуг, и еще этот запах! – ваниль! – запах сливочного пломбира… и еще чего-то, ну да! – теплой лесной земляники.

И Алекс тоже смеется, смеется вместе со всеми, чокается, пьет шипящее щекотное шампанское. Кто-то потянул за рукав, вложил что-то в его ладонь. Что это? Губная гармошка? Зачем?

Директор поднял руку, помахал Алексу.

Алекс облизнул губы, вдохнул полную грудь. И начал играть.

Сперва мистер Старк, – директор, а за ним уже и все остальные, и мисс Лоренц, и ребята из творческого отдела, даже секретарша Дженн, мышкой проскользнув в щель ореховой двери, все подхватили мелодию, все запели, сначала не очень чтоб стройно, чуть вразброд, а дальше все слаженней, все звонче.

А Алекс изо всех сил пучил щеки, дул в гармошку, а правой рукой махал в такт, дирижируя, чтобы они не сбивались:

– Ну не тяни ты кота за хвост!

Лесли поднимает глаза. Осуждающе смотрит на меня:

– Сколько?

– Не видишь?! Две! – У меня внутри уже все кипело. – Две!

Лесли вялыми пальцами снимает две карты. Снял сверху и эдак лениво подпихнул в мою сторону. Пижон!

Все уставились на меня. Притихли.

В игре остались только мы с Лесли, на кону миллионов семь. Может, больше, черт его знает… У меня на руках флэш-рояль на пиках. Без одной…

Лесли мелко-мелко постукивает указательным пальцем по своим картам. Аккуратной стопочкой сложил, педант! Но, видать, нервничает тоже.

Я прижимаю карты к груди, чуть отгибаю уголок первой – дьявол! – бубна. Шансы мои понеслись к нулю.

Лесли впился взглядом, серые глаза, черные дробинки зрачков. Пенсне.

Я – камень! Невозмутим, непроницаем. Лицо – маска!

На шее Лесли, сбоку, забилась, запульсировала жилка – психует! Покрутил вправо-влево головой, как курица, в тесном хомуте стоячего воротника, жмет, видно. На воротнике оловянная черепушка с дубовыми листьями – сегодня он вырядился штурмбаннфюрером СС. Дивизия «Тотенкопф». «Парадная униформа! – со значением сказал до начала игры Лесли, снимая ворсинку с черной бархотки лацкана. – Любимцы фюрера!» Лично мне это его увлечение военным обмундированием кажется слегка, м-мм… нездоровым… но это так, к слову. Его личное дело. Мне говорили, он много работал с тем сектором, по времени и территории, – говорили, что даже какие-то проблемы возникли, реабилитация, что ли, точно не знаю, врать не буду…

Тишина – абсолютная. Все ждут. Последняя карта.

Я думаю – была не была! – решаюсь… И тут запиликал мой пейджер! Заныл, занудел полудохлой мухой по стеклу.

Я глянул – срочность ноль! Категория А.» 287-й сектор. Дьявол (прости меня Господи)!

Ну тут все заорали, загалдели: «Миша, давай!» (Миша – это я.)

А Лесли выпрямился, ладошки потер. Этаким простачком, будто ни в чем не бывало:

– Ну что ж, отложим… Жаль, конечно…

Блефует, точно! На руках ничего! Ясно как божий день!

– Ну уж нет, сейчас и кончим. Сейчас! – кричу я.

Открываю последнюю – шмяк – шлепнул о стол. Ха! Туз пик!

– Флэш, – говорю, – рояль.

Ласково говорю так. И все карты выкладываю – десяточка. Валет, дама, король… И туз!

Все к Лесли повернулись – а у него что? Вдруг побьет? Но Лесли поскучнел сразу. Ноготком мизинца брезгливо свою стопочку карт отпихнул, хмыкнул, – мол-де, невелика потеря. Встал. Поскрипел кожей рыжей кобуры, бормоча «доннерветтер» и «цум тойфель», достал черный парабеллум, приставил к виску. Взвел курок.

Шут гороховый! Никто даже внимания не обратил – все давно привыкли к его выходкам.