Максим Бондарчук - Начинающий писатель [СИ]

Дверь со скрипом закрылась и щелчки замочного механизма окончательно вбили последний осиновый кол в мои попытки выбраться из этого проклятого места. Теперь оставалось лишь ждать. И это, увы, было самым противным из всего, что мне доводилось делать последние несколько дней.

Я был готов ко всему. Даже к смерти, о которой так часто думал, но не часто говорил. Верил, что рано или поздно все должно закончиться хорошо. Как в сказке, когда после долгих мучений, скитаний, преодолений собственных страхов и упреков судьбы, мой взгляд упрется в сокровище, награду, положенную мне как и любому человеку за пройденные испытания.

Но время шло. Проблемы копились, а я все сильнее убеждался в том, что чудес не бывает. Что нет никакой справедливости и, что судьба еще та стерва, готовая на все, дабы отомстить бросившему ее парню.

Конечно, можно долго пенять на плохую жизнь, стартовые условия, финансовое положение и маленький размер мужского органа, но правда состоит в том, что только мы сами способны хоть как-то поставить на рельсы собственную судьбу и толкать этот громоздкий паровоз вперед, в поте лица, в копоти от жара, размахивать совковой лопатой, подкидывая очередную порцию угля. Судьба действительно в наших руках, но сейчас они мало того, что были опущены вниз, так еще сильно болели от крепких объятий железных наручников, разомкнувшие свои холодные пасти всего каких-то десять минут назад.

Внутри камеры жутко воняло. Это был не тот аромат, который бы заставил меня блевануть, но дышать им приходилось почти через силу. Глубокий вдох, потом задержка и резкий выдох. Это дыхательная гимнастика позволяла справиться с приторным запахом, но долго это явно не могло продолжаться и вскоре я банально привык к смраду давно немытых тел, смирившись с тем, что следующие несколько часов до самого утра я буду торчать в этом помещении.

Кто-то из бездомных наконец проснулся. Бородатый дядька в засаленной куртке, почерневшей от жизни и грязи, повернулся ко мне лицом и ясными, чистыми глазами, окутанными густыми бровями и ресницами, посмотрел на меня. Затем приподнялся, кряхтя и постанывая, сел у самого края своего лежбища и заговорил.

— Который час? А впрочем неважно.

Удивление растаяло. Первое впечатление, как это бывает, оказалось ложным. Голос хрипел от солидного стажа курильщика, даже некоторая часть усов, прямо под носом у самых ноздрей была пожелтевшей. Сам он еле держался на ногах и был еще явно под действием какого-то адского зелья, проглоченного где-нибудь на задворках этого старого города.

— Чего молчишь? — вдруг обратился ко мне.

— А что говорить?

— Ты прав. Сюда не от радости попадают.

Закашлял. Хрипя и рвя глотку надрывистыми выдохами. Потом, подложив руку под голову, опять рухнул на свою койку.

— Тебя тоже поймали на улице? — бездомный продолжал спрашивать.

Я понял, что теперь он от меня не отвяжется и решил скоротать время в его компании. Нос уже почти не чувствовал мерзкого запаха — он пропал, а вместе с ним и неприязнь к сокамерникам.

— Все просто. Кто-то вызвал полицию, когда я вышел из бара. Говорят еще подрался…

— А-а-а, — протянул он своим хриплым голосом, — история стара как мир. Не поделили выпивку, слово за слово, рукопашка, мордобой. Все как всегда. Но…

Он повернул голову и стал внимательно смотреть на меня.

— Я как вижу ты неплохо дерешься. На тебе ни царапинки. Хех.

— Да может и не было никакой драки. Говорю же, это все со слов других людей.

— А ты что сам не помнишь?

Отрицательно покачал головой.

— Во молодежь! Я вот сколько так живу — все помню! Ей-богу! Еще ни разу не случалось такого, чтоб раз… и все. Резко все отрезало. Знаешь, как кинопленка. Есть подающая катушка, есть приемная. Пленка проходит через фильмовый канал, затем на зубчатый барабан и…

Он сделал глубокий вдох, повысил голос, будто готовый выдать какую-то страшную тайну, но почти сразу захлебнулся в страшном кашле, разносившимся по всей камере.

— Что это? — спросил я — Устройство какого-то прибора?

— Это мой мозг, — гордо указав на свою голову, подытожил бездомный, — А так да, это устройство старой кинокамеры. Когда-то я работал оператором на съемочной площадке, но это было так давно, что даже мне больно доставать из архивов своего мозга эту запыленную дрянь.

— Почему же? — я подался вперед, — Расскажите.

— Ого! — воскликнул он. — А ты сам кто, собственно говоря?

— Я — голос замолк и как не силился заговорить, все почему-то превращалось в одно сплошное мычание.

— Ну же! — теперь сам бездомный был заинтригован. Старик поднялся, сел на тот же край своей койки и, распрямив бороду, опять уставился на меня.

— Я писатель. — с трудом вытолкнул я.

— Как-то неуверенно. Хотя я знаю в чем причина.

Молчание.

— Ты боишься, правда?

— Немного.

— Критики?

— Всего. Критики, осуждения, насмешек, но больше безразличия. Это больнее всего.

— Я тебя понимаю. — опустив глаза, сказал бездомный.

Он сказал это таким тоном, что в ту секунду этот немытый, заросший и смердящий всеми немыслимыми оттенками вони и смрада человек стал роднее и ближе многих тех, кого я знал и считал до сегодняшнего дня своим другом и коллегой. Почему-то это «я понимаю» было для меня как бальзам на душу. Словно родной человек, которого очень долго не было рядом, только что появился прямо передо мной и одним своим присутствием придал мне уверенности. Может это глупо или наивно, но так или иначе все свелось именно к этому.

— Какая ирония, не правда ли? Мы сидим здесь вместе, разговариваем с людьми, которые нам не знакомы и вдруг чувствуем в них родное тепло. Невидимую связь, говорящая нам, что это и есть «…тот самый человек с которым я могу поговорить по душам».

— Да, — ответил я. — Все именно так. Хм, не думал, что такое вообще возможно.

— Это жизнь. Здесь все всегда идет в разрез с твоими планами. Здесь главную роль играет импровизация. Высший пилотаж не только в кино, но и в жизни. Планы рушатся под ударами судьбы, потому что они всегда тверды как гранит и громоздки, а импровизация она как разогретый пластилин, мнется, сжимается, но всегда остается однородной. Целостной, если так можно сказать. Кхе!

Он опять завелся истошным кашлем. Несколько раз из его груди вырвался страшный рык, после которого на пол полетела потемневшая слюна. Сосед по камере проснулся от такого, но вскоре быстро заснул, даже не обратив на меня внимания.

— О чем ты пишешь? Я мог читать твои книги?

— Нет. Сомневаюсь в этом. — я махнул рукой.

— Что, вообще не издавался?

— Было пару раз, но все это в прошлом да и книги так себе. Макулатура.

— Нельзя так говорить о собственных творениях.